Исаак Кучеров (Пенза)
История колонии "Икор" ("Землепашец")*
(из воспоминаний бывшего колониста)
|
Исаак Маркович (Маркусович) Кучеров (1919-2004) родился в с. Хорлы Херсонской области. Спасаясь от нищеты большая семья Кучеровых
переезжает в Крым, в недавно основанный еврейский поселок Икор. Здесь он окончил четыре класса еврейской школы, затем продолжил учебу в
Евпатории. Голодал, ютился по чужим квартирам. С детства мечтал стать учителем. После окончания школы-семилетки поступил на рабфак. В 1939 г. был
призван в армию. Служил в военно-воздушных силах Балтийского флота. Участвовал в Советско-финской войне, был обморожен, лечился в госпитале в
Ленинграде. В 1940 г. был направлен в г. Молотов (Пермь) в авиационное морское техническое училище. После его окончания в сентябре 1941 г.
направляется на Черноморский флот, сначала в Новороссийск, а затем в осажденный Севастополь. Одним из последних покинул Севастополь, пустившись
вплавь на покрышке, когда немцы уже были в черте города. После окончания войны с Германией, принимал участие в войне с Японией. После
демобилизации в 1946 г. вернулся в Икор, где начал работать учителем местной школы. Всего проработал в школе 45 лет, из них 20 - директором.
Награжден знаком "Отличник народного просвещения". |
Борису Абрамову
Глава I
В 1922 г. "Агро-Джойнт" договорился с молодым правительством СССР о разрешении евреям переселяться в колонии, которые создавались
в Крыму, на юге Украины и в Белоруссии. В Крыму представители "Джойнта" пытались организовать одну образцово-показательную колонию вблизи
города-курорта Евпатории и обратились Крымскому правительству с просьбой подобрать подходящее место. В Евпатории жил большой коммерсант Исаак
Моисеевич Мильруд, до революции он купил у одного русского помещика-пьяницы имение, которое держал под его именем, и поставлял мясо в г.
Симферополь. Исаак Моисеевич нашел брошенное имение помещика Ходжаша в 10 км от Евпатории и вместе с представителями "Джойнта" Любарским и
доктором Розеном поехали осматривать имение. Им понравилось, что есть 2 колодца, большие склады и полуразрушенные здания для временного жилья. В
колонию решено было принимать по конкурсу, и пробиться туда было непросто.
Крымское правительство дало согласие на строительство колонии. Давалась ссуда на 10 лет на строительство дома,
покупку 2 лошадей, 2 коров, всего сельскохозяйственного инвентаря. Исаак Моисеевич получил разрешение вербовать людей. Из Москвы приехал убежденный
сионист Саксонов, их Одессы - Рубин, 4 брата Гуревичи, много евреев из Евпатории, Мелитополя. Из центральной России были завербованы строители,
техник-строитель Брук, и закипела работа.
Через строящееся село шла дорога в Евпаторию из татарского и немецкого сел. Проезжающие всегда смеялись и говорили:
"Вы сеете, а мы убирать будем". Никто не верил, что евреи смогут трудиться на земле. На собрании решили дать селу название "Икор", что на иврите означает
земледелец. "Джойнт" выделил 3 трактора марки "Ватербойм". Троих человек Абрама Щеголева, Абрама Холотоноса и Арона Годосевича - послали в
Евпаторию получить трактора. Инструктор провел 4-х часовой инструктаж, как заправлять горючим, как заводить и останавливать трактор, и колонна из трех
тракторов направилась в Икор. Ватага городских мальчишек бежала за тракторами, а трактористы вели их с большим напряжением, т.к. правил уличного
движения не знали, да и долго вести трактор было сложно, он был не совершенен, с большой вибрацией на сиденье. В Икор благополучно приехали Щеголев
и Золотонос, заехали во двор бывшего имения, выключили трактора, и уставшие завалились на траву и уснули, а Арон Годосевич забыл, как надо
останавливать трактор, и все время колесил вокруг двора имения, пока не кончилось горючее. Все жители собрались любоваться на "адскую
машину".
Постепенно стали приезжать жены с детьми к первым поселенцам-мужчинам. Сразу начали готовить вспашку почвы под
озимую пшеницу. Старшим по селу избрали Абрама Ильича Годосевича, он руководил всем. Это был умный, талантливый человек.
Почву готовили сообща и сообща посеяли, а потом по жребию тянули свои наделы в зависимости от количества членов
семьи. Питались все вместе. Чьи дома были готовы, те переселялись в дома, а в свободные квартиры принимали новых членов села. В это время приехал
шойхет Шапиро и вопреки всем построил большой дом, но так, чтобы все окна выходили на восток. У Шапиро было 5 дочерей и один сын Пиня. Из Смоленска
приехал учитель Иосиф Исаакович Хенкин и в одном из сараев открыл школу. Это был очень культурный человек. Несмотря на то, что он был еврей, он
преподавал русский язык в гимназии - в его роду были николаевские солдаты, которые пользовались льготами. Хенкин учил детей не только русскому языку,
но и очень много внимания уделял изучению еврейского языка. Могу сказать: если бы я не учился у Иосифа Исааковича, то не стал бы учителем. С учащимися
он ставил постановки на еврейском языке, с молодежью готовил инсценировки из произведений Шолом-Алейхема. Он обратился ко всем жителям села:
строительство школы - дело всенародное, и каждый должен отработать на стройке 6 дней. К осени школа была построена.
Все трудились с большим энтузиазмом: выезжали на поля чуть свет и работали дотемна. Хозяйство у каждого жителя села
разрасталось, и нужно было организовать сбыт продуктов животноводства. В Евпатории много санаториев, и Абрам Ильич поехал в Евпаторию и договорился,
что колония "Икор" может еженедельно доставлять свежее молоко, мясо и яйца, на что представители многих санаториев охотно согласились. Срочно
коллективно построили молочный пункт, выбрали приемщицу Розу Баскевич для приема молока и других продуктов. Расчеты производились один раз в
месяц. Приемщице платили 1 копейку с литра, а тому, кто вел расчет, по 1.5 копейки за литр. У людей сразу появились деньги, и каждый смог покупать
одежду и расширять свое хозяйство.
Отец приехал в Икор, чтобы нашу семью приняли в члены колонии. Этот вопрос решался на общем собрании. Но когда
узнали, что у нас 7 мальчиков, и мы бедняки, все проголосовали против принятия. Отец был очень удручен, и мать решила сама заняться этим вопросом.
Оказалось, что Абрам Ильич - наш дальний родственник, и мать сумела убедить жителей села, что наша семья не какое-нибудь хулиганье, что мы жили в
сельской местности и знаем сельский труд, а бедность - не порок. Мать обладала даром красноречия, кроме того, она была необыкновенно красивая женщина,
и, наконец, все проголосовали, чтобы нас приняли в колонию. Отец получил кредит, мы получили 2 лошадей, 2 коров, развели много птицы, а трудолюбию
учить нас было не нужно.
На следующий год урожай зерновых в колонии удался на славу. Все были обеспечены хлебом для своих семей, зерном для
животных, и каждый мог часть урожая продать государству или на рынке. Каждому было дано указание посадить на приусадебном участке по 360 кустов
винограда, посадочный материал доставили.
В Крыму для нужд колоний были открыты 2 средних учебных заведения: в селе Чеботарке под Саки, где готовили младших
агрономов по виноградарству и зерновому хозяйству - туда поступил учиться мой старший брат Шура (Шолем), и под Евпаторией Кара-Тобе готовило
зоотехников, туда послали учиться Фаню Гуревич.
Теперь, когда личное подсобное хозяйство давало хороший доход, жители села стали держать продуктивных
животных.
Агрономы и зоотехник на собраниях выступали с советами о соблюдении севооборота, как ухаживать за виноградником,
проводили профилактический осмотр скота и делали прививки. Даже такие аккуратные люди, как жители немецких сел, поражались, как колонисты Икора
вели свое хозяйство, как умели сочетать труд с рыночными отношениями.
Директор Агро-Джойнта доктор Дж. Розен (1) и секретарь Джойнта Дж. Хаймэн (2) в колонии ИКОР. Крым, 1928.
Из книги М. Бейзера, М. Мицеля «Американский брат. Джойнт в России, СССР, СНГ» (без года и места издания).
Покровители "Джойнта" с каждым приездом в Крым считали своим долгом посещать колонию Икор и предложили всем
сообща взять кредит, чтобы построить клуб, вокруг него заложить парк, использовать приусадебные участки для выращивания бахчевых культур, озеленить
село. Они обещали на средства "Джойнта" соединить колонию Икор с городом Евпаторией трамвайной линией, построить ледник и медицинский пункт. Опять
закипела работа. Кроме того, из "Джойнт" начали поступать трактора, и надо было готовить кадры. Были открыты курсы трактористов, куда поехали
учиться старший брат Борис, Гриша Шер, Гирша Фельдман. Колонистов не устраивал совместный способ обработки земли, они стали объединяться в
небольшие группы из 3-4-5 семей, это давало лучшие результаты. Наш отец вошел в группу из 3 семей: Майор Абрамович Лившиц, Изя Шпектор и отец,
Маркус Григорьевич Кучеров. Молодежь устраивала концерты, сценарии к ним писала Рахиль Салита. Туда собиралось так много народу, что яблоку негде
было упасть.
Лучший приусадебный участок был у шойхета Шапиро. Когда арбузы созревали, Пиня спал ночью в шалаше. Зная, что
ночью он очень крепко спит, молодежь решила над ним подшутить. Ночью вырвали штук 20 арбузов и унесли, его спящего вынесли из шалаша и у ног
положили 6 арбузов, а он так крепко спал, что ничего не слышал. Над этой шуткой долго смеялись всем селом.
На общем собрании было решено каждому отработать 6 дней на строительстве клуба, медицинского пункта и ледника.
Слава о колонии Икор гремела по всему Крыму и далеко за его пределами. Вот интересный случай. Приехавшая из США делегация евреев должна была
посетить нашу колонию. Это было примерно в июне. Мы выкопали лук и сушили его на земле возле дома, во дворе стояло много клеток с кроликами, было
очень много домашней птицы. Евпаторийское начальство, знавшее о визите, привезло в село красный патефон и пластинки с революционными песнями.
А так как наш дом был самый крайний, нам его и вручили, чтобы во время визита у нас играл патефон. Настала торжественная минута: делегация приехала,
вошла к нам во двор и взялась за голову, зачем так много лука, осмотрели клетки с кроликами. В это время мать вынимала огромные караваи
свежеиспеченного хлеба из печи, каждому члену делегации отрезала по ломтю, поставила тарелку с маслом и налила по кружке холодного молока. Гости
ели с большим аппетитом и не могли нахвалиться вкусу хлеба, домашнему сливочному маслу и молоку. А брат Фима огородами побежал к соседу, принес
патефон с пластинками и показал, как заводить и выключать его. Когда делегация перекусила у нас, они зашли к соседу Науму Росману, там играл тот же
красный патефон. Они засмеялись и спросили, что это у вас в колонии у всех красные патефоны и одни и те же пластинки. После этого в селе долго шутили
об истории с красным патефоном. Многие жители стали покупать тачанки, это типа фаэтонов, на рессорах. Первыми купили Симон Липкин, Иосиф Грувман,
Бенчик Золотонос. На них молодежь ездила в театр города Евпатории, когда туда приезжали на гастроли какие-нибудь артисты.
Жизнь в колонии била ключом, люди умели трудиться и хорошо отдыхать, личное подсобное хозяйство давало доход, дети
учились в новой школе, построили клуб, озеленили село. Но вот начался печальный период в жизни колонистов, когда Сталин стал осуществлять свой
бездарный план коллективизации.
На базе колонии Икор чиновники района решили создать коммуну-гигант, куда должны были войти Икор, русское село Ораз,
два татарских села Айсабай и Картби и немецкое село Унгут. Село забурлило, как встревоженный пчелиный улей. Собрания проходили ежедневно, людей
убеждали, что товарищ Сталин знает, что делает, и печется о благе народа, что выступать против могут только враги советской власти. Как-то поздно
вечером к нам постучал Исаак Моисеевич Мильруд, он шел к нам под проливным дождем. Ему дали стул, чтобы он отдышался и пришел в себя. Обращаясь к
матери, он убеждал ее выступить против коммуны, уверяя, что ей ничего не сделают, у нас куча детей. Мать долго не соглашалась. "А вам хочется спать под
общим одеялом", - кричал он. Наконец мать согласилась. Она обладала красноречием, ее поддержали все. Через два дня после собрания райком
комсомола распустил комсомольскую организацию, признав ее оппортунистической. Так вопрос с коммуной провалился, начались аресты в татарских селах и
в немецком селе.
Через некоторое время на базе нашей колонии решили создать колхоз. Здесь уже никто ничего сделать не смог. Была
осень. Каждый должен был сдать лошадей, всю упряжь, весь сельхозинвентарь и одну корову. Все делалось очень непродуманно, была осень, кормов для
животных не нашлось, и началась новая форма продразверстки: ездили по дворам и отбирали грубый корм, но и это не помогло. Тогда решили купить солому
в коммуне "Грядущий мир". Солома оказалась гнилая. Начали искать виновников в массовой гибели лошадей и коров, ими оказались ветеринарные врачи
г. Евпатории, и их судили как врагов народа.
Свезенный сельхозинвентарь всю зиму стоял под дождем и ржавел, никто его не смазывал. На эту картину
было больно смотреть. В колхоз вступили все, кроме моего отца Маркуса Григорьевича Кучерова и Майора Абрамовича Лившица. На следующий год их
обложили налогом, "твердым заданием". Государству нужно было сдать столько хлеба, сколько его не было собрано с поля. Отец поехал в Симферополь и
объяснил, что у него 7 детей, и вся семья будет обречена на голодную смерть, тогда ему пообещали снять половину налога.
И через некоторое время отец и его единомышленники вступили в колхоз. Там за труд ничего не платили, писали трудодни
или, как их в народе называли, палочки. В стране начался голод. Вся Полтавщина заполнила Крым, голодные, истощенные люди меняли домотканые рядна на
продукты питания. Из села стали массами уезжать молодежь и самые первые переселенцы-патриоты, такие как Перельсберг, Бенчик Золотонос, Черняков,
Берсон, Рубин, Саксонов, Бейтельман, Турецкий и др.
Хаима Мильруда как бригадира арестовали и только чудом его отец смог вырвать сына из тюрьмы. Люди жили за счет
организованной продажи своих сельхозпродуктов. Всех заставляли жить по дикой мудрости "отца" И. Сталина. По уставу положено одна корова на семью: у
нас семья из 9 человек - и одинокая женщина тоже имела право держать одну корову. Видя такое положение, "Джойнт" перестал финансировать
переселенцев и свернул свою деятельность. Зато наше правительство выгоды не упустило, банк г. Евпатории наложил лапу на все долги, и пришлось еще
платить проценты нашему государству за то, что дал "Агро-Джойнт".
С началом коллективизации пошло раскулачивание. Хотя такой список из 6 семей был и в нашем колхозе, но начальство не
решалось воплотить его в жизнь, так как все это было приобретено на средства американских евреев. Зато отвели душу на соседнем татарском селе Картби и
особенно немецком селе Унгут. И что обидно, нашлась одна еврейка из нашего села Сонька Шнейдерова, которая согласилась поехать в Унгур и принять
участие в акции по раскулачиванию. Она привезла целую мажару мебели: столы, стулья, шкафы, старинные картины, настенные часы, и даже огромную
настенную клизму. Когда узнали, что Сонька решилась на такое дело, люди тайно собрались и решили послать мою мать уговорить ее не делать этого
преступления. Но все уговоры матери были безуспешны. В первую субботу, когда евреи молились, Соньку прокляли, но она сделала свое кровавое дело. Как
протест жители Унгута при поездке в Евпаторию проложили другую дорогу, чтобы не ехать через Икор. Правильно гласит пословица: нет плохих наций, есть
в каждой нации отдельные подлецы.
Но как бы то ни было, в Крыму было 3 еврейских района: Смидовический, Фрайдорфский и Лариндорфский, где евреи России
стали приобщаться к сельскому хозяйству, дети изучали идиш в школе. "Джойнт" увековечил свою память. Евреи доказали, что в условиях колхоза они могут
трудиться. В Евпатории готовили кадры механизаторов: трактористов, шоферов, комбайнеров для еврейских поселений.
Глава II
Привыкают и к хорошему, и к плохому. Люди поняли, что Сталин не свернет со своего пути, что колхозы - это надолго.
Менялись председатели колхозов и, наконец, был избран умный человек, Абрам Григорьевич Золотонос. Он вырос на земле крестьянской, назначил своим
заместителем бригадира Арона Ильича Годосевича, человека, который всю душу вкладывал в работу. Вставал он в 4 часа утра независимо от времени года
и до позднего вечера на одноконной бестарке (это такие брички) успевал объезжать все хозяйство. Оба понимали что нужно с уважением относиться к
земле, и она отдаст человеку все. Соблюдался севооборот, задолго до Хрущева начали выращивать кукурузу на силос и зерно. Люди постепенно стали
лучше трудиться. Самое главное, что огорчало людей, - это то, что они не были хозяевами своего труда. Колхоз "Икор" собирал лучшие урожаи в районе,
а в ряде сел председателями были пьяницы, нерадивые люди. Наш колхоз давал по 0.5 кг зерна на трудодень, позже по 1 кг, а везде выдавали по 200
граммов.
Поток людей шел в наш колхоз, но не было свободного жилья. Золотонос всегда говорил: "Ищите жилье, и я вас приму в
колхоз". Кое-кому удавалось. На лето в помещении школы организовывали детский сад, чтобы побольше женщин привлечь к работе. Правительство стало
окончательно ликвидировать НЭП, и поток переселенцев увеличился. Но колхоз еще не имел сил и средств строить дома. Устав сельхозартели не
выполнялся совершенно. Там было черным по белому написано, что после выполнения планов перед государством колхозники своими продуктами
распоряжаются по решению собрания, обеспечив колхоз семенами, кормами для общественного животноводства. Но на деле было по-другому. Наш колхоз
всегда выполнял план, нужно было давать встречный план, а после того, как слабые колхозы все сдали под метелочку и не могли выполнить свой план,
нашему колхозу давали дополнительный план. Как ни шумели ничего не помогало. Так получалось не только с зерновыми, но и с продуктами животноводства
и виноградом. Но, слава Богу, кукуруза выручала наших колхозников.
Однажды ночью к нам постучали в дверь, отец вышел и долго с кем-то говорил, наконец впустил в дом мужчину и женщину.
Это были сбежавшие из украинского села Строгоновки Семен Фандеев с женой. Их родственник работал в сельсовете и предупредил, что его и жену Полю
должны раскулачить и выслать. Ночью они покинули деревню, ночами шли, а днем прятались в балках. Это был овощевод-любитель. Наутро отец с ним
пошли к председателю Золотоносу и их приняли в колхоз. Вопреки всем колхозам в пригородной зоне курортного города развили мощное овощеводство - это
сразу поставило колхоз на ноги. Взяли кредит, пробили скважину для поливного овощеводства, и овощей стало хватать для санатория и для всех членов
колхоза. На каждые 10 дней в колхозе делали ведомость на получение капусты, моркови, огурцов, помидоров, болгарского перца, картофеля, а позже дынь и
арбузов. Теперь выгадывал тот, кто имел больше трудодней, поэтому старались ежедневно выходить на работу. Мы, дети 10-11 лет, в каникулярное
время тоже шли на работу в колхоз.
Колхозу нужен был опытный агроном, таким оказался требовательный человек по фамилии Кило, знаток зернового
хозяйства, и тогда наш колхоз сделали семеноводческим. Это давало большие прибыли: все колхозы получали у нас семенной материал и за каждый
килограмм платили 1.5 кг несеменного. Кило весь день был в поле, проходил поля по диагонали с металлической линейкой и измерял глубину вспашки. Если
тракторист "химичил", мелко пахал, чтобы набрать больше гектаров пахоты, он браковал поле, и тракторист все перепахивал за свой счет. Но Кило был
скрытый антисемит, он страшно ненавидел евреев, но открыто это не высказывал. На прицепном инвентаре был плугатор, который чистил лемех плуга на
каждом повороте при выходе из поля, и не дай Бог, если плугатор не сидел на плуге, а спал на обочине поля, он душил его, бил, и все боялись
агронома, как огня.
Что еще давило колхозников - налоги. Нужно было сдавать 300 литров молока нужной жирности, 150 яиц, 40 кг мяса, 2
шкуры. Это было разорительно, но и здесь нашлись: Мотлу Салите и Давиду Шаху несколько семей поручили купить корову на рынке и сдавать за них и мясо,
и шкуру, а молоко и яйца сдавали сами. Но еще душил заем. На заем подписывали нагло, на столько, что едва хватало в конце заработка, чтобы с ним
рассчитаться.
НКВД подключил свою деятельность и к колхозам. У нас было два стукача: Салита Мотл и Трейвус. Мотл Салита был
ночной конюх, а днем он был всегда на рынке и не пропускал случая купить корову и перепродать ее на мясо, и вот его завербовало НКВД, закрывая глаза
на то, что он спекулирует. Он никогда не высыпался, спал на ходу верхом на лошади. И вот был такой случай: когда колхоз выполнил планы по всем
обязательствам, дали еще дополнительный план по зерну. Решили проводить собрание, приехал председатель райисполкома Лев Абрамович Алукер. Он
отлично знал, что колхозники поднимут шум, ведь они не виноваты, что где-то работают бездельники, они же старались и выполнили все планы, и встречный
тоже. Алукер договорился дома, чтобы жена позвонила по телефону в Икор. На подоконнике сидел Мотл Салита и, как всегда, спал и вдруг со сна он упал.
Все начали смеяться над ним. Утром он должен был явиться в НКВД и доложить, кто выступал на собрании против. Когда он явился и сказал, что был на
работе ночным конюхом и ничего не знает, ему заявили: "Как это так, вы ведь сидели на подоконнике, уснули и упали на пол". Мотл понял, что есть в деревне
еще один стукач. Об этом случае он мне рассказал в 1943 г. во время войны, когда я получил отпуск и приехал к ним в гости. И вот идет собрание, Алукер
выступил с яркой речью, но колхозники доказывали свое: мы работаем лучше всех и должны жить лучше, их слова тонули в общем шуме негодования.
И вдруг раздался телефонный звонок. Алукер подбежал к телефонной трубке и громко спросил: "Кто говорит? Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! Я
слушаю Вас". "Передайте мою благодарность колхозникам Икора, которые помогают Крымской автономной республике выполнить план продажи зерна". Во
время телефонного разговора в клубе была гробовая тишина, в душе все понимали что это утка, но все проголосовали и с разбитой душой разошлись по
домам.
Наступление на НЭП шло беспощадное. Начался наплыв мелких лавочников, торговцев дегтем, стекольщиков, сапожников.
Икорцы не желали принимать их в колхоз, и в деревне образовался другой колхоз Най-Икор. Эти люди не были приспособлены к работе на земле, бедные, у
каждого куча детей. В числе этих переселенцев приехал из Белоруссии мой будущий тесть Израиль Моисеевич Яхнович. Он был владельцем водяной
мельницы, круподерки. Предвидя, что к нэпманам станут применять жесткие меры воздействия, он добровольно сдал все государству, и его назначили
заведующим мельницей. Но вскоре его тихонько предупредили, чтобы он немедленно уезжал, ибо ему грозит высылка на Беломорканал, т.к. он
содержал на мельнице наемных работников. И он переехал в Икор. Израиль Моисеевич был слаб здоровьем, сельский труд оказался для него непосилен. Он
был культурный человек, прочитал все произведения Достоевского, Льва Толстого и закончил рош а-шиве, т.е. имел высший духовный чин, но к религии
относился равнодушно и ничего не прививал своим детям и внукам. Главной заслугой Советской власти считал то, что она открыла доступ к наукам простым
людям. В Най-Икоре дела шли из рук вон плохо, землю им отвели очень далеко, и они не имели понятия, как ее обрабатывать. Поэтому районное
начальство путем выкручивания рук долго добивалось, чтобы колхозы соединить в один. Израиля Моисеевича направили на курсы пчеловодов. Эта работа
была ему по душе, и он до 75 лет работал пчеловодом.
В это время в Икоре начались аресты. Первым арестовали Мордуха Панича, кто-то знал, что у него есть иностранная валюта
(доллары). Ночной обыск ничего не дал. Его арестовали, но и бесконечные допросы ничего не дали. Тогда его ночью повезли на кладбище, и он сломался,
написал записку, и его жена отдала 50 долларов, тогда его выпустили. Арестовали Шмуэля Барского. Он сломался сразу. К Гиршу Шамеро приехали с обыском,
нашли несколько золотых вещей (часы, цепочки, кольца, брошь, серьги), но не арестовали, просто забрали все.
Молодежь начала уезжать из села, и, в конце концов, почти все уехали. Это сильно подорвало колхоз в кадрах. Хотя в
1936 г. выдался самый богатый урожай, давали по 2 кг зерна на трудодень, но ничто не могло удержать молодежь, коллективизация погубила чувство
хозяина. "Агро-Джойнт" свернул свою работу, отменили изучение еврейского языка в школах. Колхозу ничего не оставалось, как начать прием русского
населения в колхоз. Икор был первым селом, который электрифицировал все дома и общественные помещения, фермы и улицы. В газетах "Крымская правда"
и "Коллективист" все время появлялись статьи о колхозе Икор.
Абрам Григорьевич Золотонос мучительно переживал, что молодежь уезжает, но надо было поддерживать престиж колхоза.
В него были приняты семьи Бочуловского, Титова, Коваленко, Громова и ряд других. И никто не знал, что эти люди, кроме Громова, станут активными
полицаями во время войны. Жена Бочуловского Соня была выбрана членом правления. Строго каралось в колхозе даже мелкое хищение. Гита Рабинович,
работая на уборке огурцов, взяла ребятишкам 2 огурца, и Сонька Бочуловская потребовала созвать правление колхоза и осудить ее. Она срамила Гиту, и та
стояла и плакала и клялась, что больше никогда такого не сделает. Хаима Ципарского вызвали на правление за то, что он якобы безжалостно избивает
лошадей. Хаим переживал, что на заседании правления, а также на общих собраниях, нужно было выступать по-русски. Когда он пытался говорить
по-еврейски, из зала раздавались голоса: "Говори по-нашему". И Золотонос вежливо обращался и просил говорить по-русски.
Учитель Иосиф Исаакович Хенкин был очень огорчен тем, что постепенно отменили изучение еврейского языка в школе.
Раз в школе учились и русские дети, то в расписании уроки еврейского языка ставились последними. Но что удивительно, большинство русских детей
добровольно изучали еврейский язык, и довольно успешно. Большим событием было создание еврейского театра в Крыму. Он разъезжал по еврейским селам
и ставил пьесы, как из еврейской классики, так и из современных еврейских писателей. Он обычно приезжал на 5-6 дней, в последний день давался концерт
на еврейском языке, пели частушки на злободневные темы. Любимцем публики был Каминский. Абрам Михайлович Щеголев был инспектором по качеству, с
утра до позднего вечера он обходил поля и следил за качеством работы. Жена у него была русская, но она прекрасно говорила по-еврейски и соблюдала все
еврейские праздники. Как-то перед праздником Йом Кипур Абрам Михайлович задержался в поле, а нужно было покушать до захода солнца, чтобы назавтра
соблюсти пост, она всех, кто шел с поля, спрашивала, где ее Абрам, и успокоилась, когда увидела, что он спешит.
Началось наступление на тех, у кого родственники за границей, запрещали вести переписку. Бабушкины родственники
уехали в США еще в 1910 г. и помогали ей, высылая доллары. Уже с 1935 г. начали выдавать советскими рублями, она плакала, иногда ей удавалось
выпросить, а чаще даже не хотели с ней разговаривать.
1939 г. ознаменовался вторым раскулачиванием. Сталин увидел, что колхозники живут в основном за счет своего подсобного
хозяйства. Так было во многих хозяйствах страны. На личные хозяйства никто из властей не обращал внимания. А в Икоре была организована продажа
продуктов животноводства, каждый вырастил вторую корову. И вдруг вышел указ Сталина о нарушении устава колхоза, и начали конфисковывать все лишнее,
причем не оплачивая ни копейки. Забивать на мясо категорически запрещалось, и только из Икора отправили государству на мясокомбинат целое стадо
высокопродуктивного скота. Как люди ни выступали на колхозном собрании, чтобы до определенного срока разрешили привести свое хозяйство в соответствии
с указом, начальство слушать не хотело, срок был дан 24 часа. Все боялись, т.к. начались массовые аресты врагов народа. В татарском селе Картби пол-села
было арестовано, в немецкой колонии Мойнаки было арестовано все руководство колхоза. Я в это время учился в школе г. Евпатории. Каждый день в школе
гудела сирена, все мы бежали в спортзал, и директор школы объявляла, что в школе орудовал враг народа учитель географии Соколов, затем старушка
учительница немецкого языка Эмма Павловна. Из арестованных никто не вернулся живым. Каждый секретарь райкома должен был найти 25 врагов
народа, а секретарь обкома - 50. Массовые аресты прокатились по всей стране. Запрещалась всякая связь с заграницей, и после смерти бабушки отец
перестал переписываться с родственниками из США. Но как бы то ни было, наш колхоз набирал силу, люди трудились очень хорошо и желающих поступить в
колхоз было много, но сдерживал вопрос с жильем. В это время из городов посылали в колхозы партийных работников. В Икор приехал из Севастополя
Мордкович, он был человек сдержанный, обходительный и довольно уважительно относился к евреям. Он должен был создать в деревне коммунистическую
ячейку. Но желающих вступить в партию не было, только один нашелся Еся Каминский. Член партии должен был информировать о настроении людей, о тех,
кто не доволен Советской властью. Люди старались держать язык за зубами.
Колхоз набирал силу, урожаи зерновых были отличные. Начали вводить посев хлопчатника, который никогда не рос в Крыму,
т.к. ему нужно орошаемое земледелие. Но такие культуры, как озимая пшеница, кукуруза давали хорошие урожаи.
Бригадир Арон Ильия Годосевич с 4 утра не сходил с бестарки. Когда он ехал по улице, то часто засыпал прямо в бестарке.
Лошадь его была приучена останавливаться, если кто-то подходил, тогда Арон Ильич просыпался и выслушивал просьбы колхозников.
Глава III
К 1940 г. колхоз "Икор" имел свои превосходные кадры трактористов из еврейской молодежи: Исаак Абрамович, Григорий
Шер, Гриша Фельдман; комбайнеров: Лазарь Клейнерман, Александр Бершицкий и др., а также шоферов-евреев. Кузнецом работал 65-летний Израиль
Фельдман, который мог изготовить любую деталь не хуже заводской, а молотобойцем в кузне работал Мендель Абрамович 83-х лет. Но агроном Кило все
больше проявлял ненависть к евреям. Были больные женщины, которые по состоянию здоровья не могли работать в поле, а Кило, идя на работу, стучал им
в окно, называя тунеядками.
И все-таки кадров не хватало, приходилось принимать и русских. Приняли Громова, брата известного летчика, он был
мастер на все руки, Ивана Коваленко, Александра Бочуловского, опытного бригадира тракторной бригады, Ивана Титова, тракториста, семью Ивана
Сапожникова. Евреи не знали, что некоторые так страшно поведут себя во время войны.
Урожай в 1941 г. был обильным, особенно на озимую пшеницу и кукурузу. Такого урожая не помнят даже старожилы. И вот
утром 22 июня вдруг вошла воинская кавалерийская часть под командованием Марукяна, взяли под охрану колодцы. Все думали, что это идут какие-то учения.
И только к обеду стало известно, что фашистская Германия напала на нашу страну. Население было уверено, что СССР непобедим, и через месяц-два война
закончится. Но сводки информбюро сообщали, что наши войска отступают, оставляя города. Я в это время учился в военном училище. В своих письмах
мать писала, что Икор стал неприступной крепостью. В училище прошел митинг, где политрук Жуков заверял, что через месяц-два враг будет разбит. Над
Крымом фашисты сбрасывали листовки, призывая убивать комиссаров, жидов, составлять списки активистов.
Началась массовая эвакуация скота из Крыма, отец, мать и младший брат согласились гнать скот на Кубань. Люди
оставляли все и срочно эвакуировались. Нужно отдать справедливость: эвакуация велась организованно, всем желающим давали возможность уехать,
военкомат оставлял только группы мужчин - "истребительные отряды". Были и такие, кто не верил сводкам информбюро. Это Яков Гинсбург, который всю
жизнь прожил в немецком колхозе. Он ходил из дома в дом и агитировал не верить, что пишут наши, что все мы будем хозяевами, разделим лошадей,
сельхозинвентарь и будем прекрасно жить. Он помнил немцев Первой мировой войны. Гирш Каданер, в прошлом шойхет, надел талес и ходил из дома в
дом, агитируя не уезжать: "гот из мит унз", но многие эвакуировались. А о тех, кто остался, мне рассказала жена ветврача Елена Денисовна Марченко. Во
второй половине дома ее дочь Мария организовала кабак для полицаев. Елена Денисовна мучительно переживала из-за того, что творила ее дочь, она
пыталась уговорить ее, но все было напрасно. Будучи пьяной, Мария грозила матери, что донесет на нее коменданту.
Многие годы я уточнял данные о муках, которым подверглись мои односельчане. Когда фашисты вошли в Евпаторию, на
второй день было объявлено: "Всем евреям с вещами собраться в Доме Осоавиахима, кто не явится - будет расстрелян, кто укроет еврея - будет расстрелян".
Через несколько дней прибыл комендант в Икор, на вид ему было лет 50, сдержан, малоразговорчив. Комендатура была в фельдшерско-акушерском пункте,
а жил он и питался в семье Бочуловского, нашего бывшего соседа. Старостой был назначен приезжий Шимченко, председателем колхоза - Семен Фандеев.
Все хозяйство колхоза было объявлено собственностью Германии, за расхищение - расстрел. Было объявлено о наборе молодежи в Германию, что семьи
тех, кто поедет добровольно, будут пользоваться льготами, и Бочуловский направил свою дочь Шуру. На воротах Бочуловского повесили табличку, что вход в
дом разрешен только представителям немецкого командования. Яков Гинсбург и его жена Татьяна решили устроить прием для немецкого коменданта. Все
перестирали, мыли, убирали, жарили, варили. И вдруг Татьяна видит, как Дашка Пиляева ножом перерезала веревку, и все белье в охапку забрала. Татьяна
выскочила, начала кричать, та в ответ: "Хватит на жидов горбить. Было твое, а теперь мое".
Фандеев и Шимченко упросили коменданта отложить расстрел евреев, пока не уберут урожай. Комендант согласился, но
приказал мобилизовать на уборку урожая всех, даже малолетних детей, пересчитать всю живность евреев до последнего цыпленка, за невыход на работу -
расстрел, за воровство - расстрел, запретить посещение Евпатории, выход и уход с работы - по сигналу удара в рельс. Был введен налог продуктами
в пользу немцев, лечащихся в санаториях города. Для евреев он был двойной: 300 штук яиц, 600 литров молока, 40 кг мяса. Школу могли посещать только
дети русских, а еврейские дети работали. Шимченко должен был составить список всех евреев. Рувим Шпектор решил ночью сходить в Евпаторию, а его в
степи ждал Абрам Рабинович. Он принес весть, что в Евпатории убили всех евреев, но просил Абрама никому об этом не говорить. Убрали пшеницу, виноград,
бахчевые, и началась уборка вручную кукурузы. Полицаи объезжали село верхом на лошадях, следили, чтобы в еврейских домах не зажигался ночью
свет.
А Мария Марченко решилась на такой "подвиг" и свой мечтой поделилась со старостой Шимченко. Всем еврейским девочкам
надеть на шею крестики и отвезти их в санатории на развлечение офицерам. Список был составлен, крестики достали, имена русские записали, но как их
доставить, для этого нужно разрешение коменданта. Комендант выслушал и отнесся к этому очень осторожно, велел подождать. Мария начала вводить
девочек в курс дела. Шимченко предупреждал, что если кто-нибудь проговорится дома, то будет расстреляна вся семья. Девочки дрожали от страха, что им
предстоит. Это были две девочки Гельмана Сарра 14 лет и Фаня 9 лет, 3 девочки Фридмана Геня 17 лет, Неся 10 лет и Геся 8 лет, Кабакова Вера 11 лет, Флат
Фира 8 лет. Через несколько дней комендант дал согласие, вечером приезжала машина и увозила девочек, а к 12 часам их привозили, не доезжая деревни.
Мария видела, как девочки истерзаны пьяными офицерами, успокаивала их: "Это счастье - спать с немецкими офицерами, идите к колодцу подмойтесь, а
завтра поедете опять". А Шимченко предупредил: "Убью, суки, если дома хоть слово скажите. Говорите, что пели песни". Только шофер Коля (мы так и не
смогли узнать его фамилию) все время говорил: "Почему вы не уехали ?" Вера, пока читали мораль, как исполнять волю офицеров, все плакала. "Ты,
жидовка, еще плачешь", - прошипела Мария и дала ей пощечину. Девочки разошлись по домам, ведь в 6 часов надо выходить на работу, а вечером этот
страшный ад опять. Вера пришла домой, и с ней началась истерика. Она рвала волосы на голове, кричала: "Почему вы не уехали, все уехали, лучше погибнуть
в пути". Бася разбудила Самуила, и начали успокаивать Веру. Она рассказала страшное. В палату ее ввела женщина в белом халате. На койке лежал офицер,
он спросил, нет ли на ней вшей и велел ей раздеться догола, а затем раздеть его. Она вся дрожала. Он истязал ее, как разъяренный зверь, кусал, щипал,
кричал, что она лежит как бревно. С ней опять началась истерика. Тогда Бася попросила Самуила остаться, взяла свое обручальное кольцо, огородами
добралась до дома Елены Денисовны и постучала в окно. "Что ты хочешь, Бася?" - спросила Елена Денисовна. " Я принесла золотое кольцо, уговори Марию
не посылать Веру в город". "Ты что, уходи домой, ты слышишь, как они горланят пьяные песни. Она и так угрожает убить меня!". И Бася вернулась ни с чем.
Так повторялось около 10 вечеров. После 10 дней издевательств офицеров, несчастных девочек отдали на растерзание солдатам. И так каждый вечер. Сарра
Гельман рассказала о всем матери, плакала и ругалась. Когда из Черноморского района отступали на Севастополь моряки, один моряк зашел напиться воды.
Он был очарован красотой Сарры и предложил идти с ними в Севастополь, там всех желающих отправляли морем на большую землю. Но мать не согласилась:
"Как я останусь одна с 3 детьми. Мало того, что папа на фронте, и ты меня оставляешь". Моряк долго уговаривал Сарру: "Ты только возьмешь другое имя, я
с тобой отправлю письмо к родителям, что ты моя жена, и они спасут тебя, они живут на Ставропольщине". Девочки не выдерживали издевательства солдат,
некоторые не могли даже дойти до машины, чтобы ехать домой. Но Шимченко и Марию это не интересовало. Начался последний бой за уборку урожая - это
были початки кукурузы. Все с мешками ломали початки, грузили на бестарки, а глубокие старики и малые дети на току очищали початки. Из других сел
началось воровство кукурузы. Из русских подростков организовали конный отряд для охраны кукурузного поля. Если удавалось задержать вора, тот, кто это
сделал получал в награду любую еврейскую девочку.
Списки евреев уточнял комендант, и Шимченко мучил вопрос, почему он вычеркнул из списка Цилю Савченко. Ее муж был
летчиком и находился на фронте. У него был сын от первой жены Володя 10 лет и общая девочка Мира лет 4. Циля была беременна. Когда начались роды,
комендант привез из города немца-врача. Шимченко недоумевал: он зарился на вещи, ведь до войны летчики жили лучше всех.
В это время Бочуловские получили из Германии письмо в котором была газета с фотографией их дочери Шуры в кругу
немецкой семьи, где писалось, как она счастлива, работает горничной и наконец попала в культурную семью. Мать Шуры гордилась и всем показывала этот
снимок. В один из субботних дней работающим на очистке початков кукурузы объявили, что все евреи должны идти домой, собрать нужные вещи и через два
часа, ровно в 12.00 собраться в доме Шолом Айзика Гуревича. Кто опоздает - будет расстрелян. Начался плач, крик. Но Шимченко объявил, что их
направляют в татарское село Картби, а оттуда под Симферополь, где они будут жить и трудиться. Никаких продуктов с собой не брать. Шимченко
сопровождали наездники Бочуловский с ружьем, Коваленко, Титов.
Ровно через 2 часа прибыли почти все с детьми. Шимченко отмечал всех, кто
прибыл, по списку. Бочуловский подъехал к старушке
Шнеерсон Сейне: "Ты чего не идешь, сука старая", -
огромным кнутом ударил ее. "Я не пийду, - она говорила
по-украински и по-еврейски. - Кто буде смотреть за
скотиной моей. Я ще воды корове не дала, цэ була моя
кормилица". "Твою корову я заберу себе", - заявил он и
начал избивать ее кнутом, ждал, пока она не возьмет свой
узел с вещами и гнал ее бегом. Старуха падала, он еще
сильнее бил ее кнутом. Кто-то заметил, что мальчик Боря
Гуревич забежал в сарай к пустому дому Арона Годосевича,
за ним погнался Титов, снял его с карниза, избил кнутом
так, что он был весь в кровавых подтеках, и втолкнул в
дом Гуревича.
Всем было приказано сидеть на полу молча. Сверили списки, не было
Гиты Рабинович, Сарры Каданер и Гирша Каданера. Время
шло, комендант с немецкой точностью расписал всю акцию
по минутам. Во дворе стояли две бестарки, Шимченко,
Коваленко, Бочуловский, Титов. Шимченко послал Титова -
он отличался особой жестокостью - за Канадерами. Тот
вернулся и доложил, что он лежит на полу мертвый, на
руках у него намотано что-то, на плечах какой-то
полосатый платок. Это было облачение перед началом
молитвы. "Я его пинал ногами, бил кнутом, он мертвый".
Шимченко послал бестарку, его привезли и бросили в
комнату. Шимченко вызвал Абрама Рабиновича, завел его в
сарай, велел раздеться и зазвал Ивана Коваленко. Тот был
от рождения дебил, алкоголик и отличался особой
жестокостью. Кнут для пыток он сделал особый, плетенный.
Принесли ведро воды, он смочил кнут в воде и начал
допрос: "Где баба твоя Гитка?" Абрам клялся, что он не
знает, что он с двумя мальчиками Рувиком и Вовой пришел.
Иван начал бить, и каждый удар сопровождался матом. Кожа
лопалась на теле Абрама, страшные кровоподтеки пошли по
спине и лицу. Наконец, его облили водой и втолкнули в дом.
Всем велели выходить, маленьких детей и старика Каданера бросили в бестарки.
Всех построили в колонны, велели идти молча, не
разговаривать, не отставать. Девочки взялись за руки, и
колонна двинулась. Возле колодцев д. Картби был очерчен
круг. Всем было приказано раздеться догола, в двух шагах
от круга аккуратно положить узлы с вещами и снятые вещи,
лечь по кругу. Не кричать, а грызть землю зубами. Детей
Абрама Рабиновича вывели в круг, велели обняться и
закрыть глаза. В это время Титов и Коваленко кольями
разбили черепа детей. От страха никто не кричал, люди от
безумия грызли землю зубами. Маленьких детей бросали
живыми в колодец. Таня Гинзбург просила у Бочуловского
не убивать ее и мужа: "Ведь мы хорошо работали и будем
хорошо работать". "Молчи, сука!". Расстреляли девочек,
потом женщин, мужчины бросали убитых в колодец, а затем
расстреляли мужчин. Погрузили все вещи и повезли в дом
Гуревича. Там ждали два немецких солдата. В 16.00 прибыл
комендант и пересмотрел с женой Бочуловского все. Все
ценности забрал комендант, вещи велел почистить,
привести в порядок и сдать в магазин, а выручку
Бочуловская должна была сдать коменданту. Шимченко
скрыл, что не нашел Сарру Каданер и Гиту Рабинович.
Комендант поблагодарил всех и дал отпуск на двое суток.
В доме Елены Денисовны состоялась грандиозная пьянка.
Мария готовила, ловили кур, гусей, уток евреев и всю
ночь пировали. А часть русского населения начала
растаскивать мебель, одежду, птицу, все, что только
можно было. Так, Андрей Калатур нагрузил мажару мебели и
отвез в Черноморский район своим родственникам. Особенно
расхватывали велосипеды, швейные машины, сепараторы.
Комендант пересмотрел все вещи, ценности и золото забрал.
На утро Бочуловский и Титов выехали в поле на поиски Сарры Каданер. Ее нашли
быстро, она сидела в копне соломы. Они ее привязали к
бестарке и повели в село. Она попросила Титова, чтобы он
подвез ее к его дому, она отдаст свои дорогие серьги его
жене Василисе и попросит у нее чистую рубаху, чтобы ее
убили в чистой рубашке. После этого ее, привязанную к
бестарке, повели на расстрел. Иногда Бочуловский ударял
кнутом лошадь, и бедная грузная старуха бежала за
бестаркой. Она плакала, просила не делать этого, обещала
на том свете молиться Богу за Бочаловского и его детей.
Когда они подъехали к зловещему колодцу, она была едва
жива, так как ее тело волочилось по земле. Они ее не
расстреляли, а бросили в колодец. Теперь нужно было
найти Гиту. Только к вечеру удалось ее найти, но она
была невменяемая. Бочуловский вытащил у нее из-за пазухи
коробочку с золотыми монетами, ее избили кнутами до
полусмерти, повезли к колодцу и бросили туда.
Так, мои дорогие односельчане, печально закончился ваш жизненный путь на
этом свете. Три ночи после войны я провел у Елены
Денисовны. До 1970 г. продолжал собирать по крупицам
весь материал. Часто люди развязывали языки и
рассказывали в пьяном виде на свадьбах, куда меня и мою
жену всегда приглашали. Там мне удалось многое выуживать.
Шимченко не унимался, его мучил вопрос, почему комендант не разрешал
трогать Цилю Савченко. Но подвернулся случай. Через село
проезжал обоз из молодых немецких солдат и остановился,
чтобы напоить лошадей и накормить их. Шимченко подпоил
солдат и попросил их расстрелять Цилю. Они вошли к ней в
дом. В это время она с Володей старшим неродным сыном,
лепила вареники с творогом. Она угостила солдат, они
поели и сказали, чтобы она вышла из дома с девочкой
Мирой и полуторамесячным Станиславом. За домом была
огромная яма, откуда брали глину для замеса, когда
мазали стены домов. Володя бросился к солдатам, целовал
их сапоги, просил не убивать мать, но они оттолкнули его
и расстреляли Цилю и ее детей. А Володя пошел по миру,
возле Сак его приютила немецкая кухня, он носил воду,
колол дрова и так кормился. Ночью женщины прикрыли тело
Цили и ее детей и прикопали глиной. Когда кончилась
война, прибыл Цилин муж и ее перезахоронили с почестями.
Я видел фотографии, тела хорошо сохранились. Савченко до
конца жизни приезжал ежегодно на могилу и сажал розы, он
так и не женился. Встречался я и с Володей, он тоже не
создал семью. У него было страшное нервное потрясение:
"Когда я слышу плач или крик ребенка, я начинаю
убегать". Зато Шимченко пировал победу, все вещи Цили и
все хозяйство он прибрал к рукам.
Когда наши войска вошли, Титова сразу взяли в армию, и он погиб. Коваленко дали
10 лет, Марии дали 10 лет, а вот как смог отделаться
Бочуловский, для всех загадка, откупился золотом или
как.
Перед отступлением наших войск в Евпатории сформировался партизанский отряд.
Агроном Кило был зачислен в отряд, но сумел убежать и
работал в гестапо в г. Мелитополе. И вот произошел такой
случай. Муцик Боровский вышел из окружения раненый и
зашел в один из домов, попросил приют на несколько дней.
Хозяйка была молодая учительница. Она ухаживала за ним,
и он готовился уже перейти к своим. В один из дней он
пошел к колонке за водой и встретился с Кило. Тот сделал
вид, что не заметил, но пошел по следу. Муцик сразу
сказал, что за ним придет гестапо. Он успел написать
адреса братьев, которые жили в Икоре, и просил сообщить
им, что его выдал Кило. Учительница после войны
выполнила обещание. Кило арестовали, но вскоре
выпустили, и он опять вернулся работать агрономом в
Икор. Я знал судьбу своих родителей, что они
расстреляны. Когда наши самолеты летали на поиск мин,
особенно после шторма, брали всю наземную службу. Экипаж
следил за воздухом, а мы должны были следить за
поверхностью воды, не сорвало ли где-нибудь мину с
якоря. И когда летели к Одессе, я наблюдал с воздуха за
крышами нашего родного Икора. И решил написать рапорт,
чтобы мне дали 10 суток узнать, что уцелело из нашего
дома. Мне дали отпуск. Один офицер из нашей части дал
мне адрес жены, просил зайти и передать привет: "На
вокзале встретишь извозчика, лошадь у него с белой
лысиной". Я подошел к старику, он очень обрадовался и
повез меня к себе. Все очень обрадовались. Видно было,
что они жили и при немцах неплохо, чего только не было
на столе. Я с большим удовольствием поел домашнюю
сметану и творог и впервые за долгие годы войны как
убитый уснул на белоснежной постели. Утром он меня отвез
в Икор. Первая, кого я встретил, была жена Титова
Василиса. Я обратил внимание, что в ее ушах были сережки
Сарры Каданер с большими голубыми камнями. Об этих
серьгах шла легенда, что они помогают от болезней.
Василиса плакала, сколько горя им пришлось пережить при
немцах. Я подошел к своему дому, постучал. Вышла
женщина, сказала, что она агроном и в дом ее поселили
как агронома, но она спешит на работу и не может
впустить меня в дом. За этой картиной наблюдала из окна
Соня Бочуловская, она вышла, позвала меня и с рыданиями
рассказала, сколько горя ей пришлось пережить. Муж ее
залился слезами и вышел из дома. Я позавтракал у них и
пошел по селу, пока не встретился с Еленой Денисовной,
женой ветврача. Трое суток я прожил у нее, день и ночь
она рассказывала мне всю печальную историю. Она
твердила, что ее муж не вынесет, когда узнает все, что
творила его дочь и во что превратила его дом.
В 1943 г. наше командование высадило в Евпатории морской десант, они
выгнали фашистов из города. Но фашисты сняли часть войск
из Севастополя и разбили десантников. В это время на
Черном море разыгрался шторм, и наше командование не
смогло подбросить морским путем подкрепление. Десантники
разбились на мелкие группы и ушли в разных направлениях.
Группа десантников укрылась на скирде соломы в селе
Колоски, ее выдал гестапо Петр Волощенко. Фашисты
подожгли скирду, и десантники сгорели. Один раненый
десантник укрылся в Икоре у приезжей женщины, она
заявила в гестапо, и они послали две танкетки, привязали
его за ноги, согнали все население Икора. Танкетки,
медленно двигаясь в разные стороны, разорвали моряка, а
часы, снятые с его руки, вручили этой предательнице. 10
суток отпуска пробежали быстро, я потерял сон. В Икоре
меня встретил день Победы. Здесь я встретил русскую
женщину Афену Давидовну, которая всю жизнь прожила с
евреем мужем Абрамом Щеголевым. Когда люди узнали, что
он еврей, она прятала его в лесу, ночами носила ему пищу
и так спасла ему жизнь.
Я вернулся в часть 10 мая 1945 г. Меня встретила невеселая весть, что я направлен срочно в распоряжение воздушных
сил Тихоокеанского флота, и нужно получать сухой паек и добираться по железной дороге. Я пошел к комиссару части и говорил, что я уже прошел 2 войны,
финскую и Отечественную, здесь мой дом, но все мои доводы были безуспешными. "Ты человек дисциплинированный, если пошлем другого, он поедет домой и
будет гостить там целый месяц, а туда нужно ехать срочно". Я понял, что всегда быть дисциплинированным плохо и пустился в путь для участия в войне с
Японией.
Обо всем я написал Михаилу Ивановичу Калинину, почему такой предатель как Бочуловский на свободе. Но Бочуловский
запугал все русское население, что он всех тоже посадит, кто разграбил еврейское население, и его никто не выдал. Как только начали возвращаться евреи
Икора из эвакуации, Бочуловские выехали в Евпаторию, и вскоре оба умерли от рака.
Несколько слов о себе. Я и моя жена оба выросли в Икоре, кончили 4 класса еврейской школы, а затем учились в г.
Евпатория, ютились по чужим квартирам. С детства я мечтал стать учителем. Будучи 12-летним мальчиком, по рекомендации учителей, подрабатывал
репетиторством. В 1932 году мы очень голодали, я часто терял сознание в школе, это были голодные обмороки. Окончил 7 классов, поступил на
рабфак. Мать нагладила мои старенькие брюки в заплатах, галстук, и я пошел на собеседование к директору рабфака Баирову. Он меня очень вежливо
принял, но, когда увидел на мне красный галстук, рассмеялся. "У нас учатся директора совхозов, заводов, профсоюзные руководители. Мы готовим их
ускоренным путем к поступлению в институт, а пионерской организации у нас нет. Почему ты такой худой?" Я молчал, что я мог ему сказать: "Я очень хочу
учиться". Он написал мне записку и объяснил, как пройти в рабфаковскую столовую: "Там пообедаешь и приезжай 25 августа, мы зачислим тебя без
экзаменов". Я пошел в столовую, сытно пообедал и счастливый пошел домой пешком.
Учился я очень хорошо, получал 40 руб. стипендию и 10 руб. за успешную учебу. У многих рабфаковцев образование было
4-5-6 классов, и они давно все забыли. Я охотно всем помогал, они меня даже иногда подкармливали. В 1939 г. вышел закон о всеобщей воинской повинности,
и в октябре меня призвали на 4 года в армию на Балтийский флот в воздушные силы. Участвовал в войне с финнами, был обморожен, лежал в госпитале в г.
Ленинграде. В 1940 г. был направлен в г. Молотов в авиационное морское техническое училище. После окончания его в сентябре 1941 г. направлен в
воздушные силы Черноморского флота. Добираясь дорогами войны, мы поняли, что война будет трудная, долгая. Пришлось видеть страшную картину
настоящей войны: сотни тысяч беженцев, бомбежки, гибель людей. Прибыл я в г. Новороссийск, получил направление в осажденный город Севастополь.
Наши самолеты вели ночную разведку моря, сопровождали транспорты, охраняя их от подводных лодок фашистов. Сбрасывали грузы партизанам Крыма.
Когда в Севастополе создалась особо трудная обстановка, наша часть перебазировалась в Поти, а меня, техника Свинцова и небольшой катер с катеристом
оставили в Севастополе. Ночью самолеты бомбили вражеские части, мы встречали самолеты, я и Свинцов производили осмотр моторов и отправлялись на
берег помогать грузить раненых. Так было 5 дней. На шестой день раненых собралось очень много, какой-то капитан-лейтенант стоял на катере с пистолетом
в руках и кричал: "Только офицерский состав". Толпа раненых напирала, поднялся ветер, катер едва отошел 50 метров и утонул, погибли все. На утро немцы
были уже в черте города. К вечеру подошли катера-охотники и подбирали всех, кто пустился вплавь на доске, скате автомобиля, на камере, и доставлял к
тральщикам. Свинцов сразу мне сказал: "Исаак, твое дело плохо, ты еврей". Я никогда от него не ожидал такого. В это время подъехала полуторка, шофер
предложил размонтировать 2 ската, дал мне и себе покрышки. Мы разделись, брюками обмотали голову. Я спрятал туда комсомольский билет, вошел в
воду, судорога свела ногу, т.к. вода была еще холодная. Но я продвигался и поднимал руку вверх. Меня подобрали с катера-охотника и доставили на тральщик.
Так моряки спасли меня от смерти.
На Дальнем Востоке война кончилась очень быстро, но демобилизацию задержали на целый год. И в 1946 г. я вернулся в
Икор. За время войны я обеспечил 560 боевых вылетов, только в осажденном Севастополе 126. Но младший брат Рувим был сбит и попал в плен, и ко мне
сразу изменилось отношение. Часто ночами вызывал особый отдел.
Глава IV
После войны Крым был оголен. Евреев, которые не эвакуировались, фашисты расстреляли. Немцев, татар, греков, армян
выселили, полицаев Крыма потом тоже выселили. На Украине было очень много полицаев, и Сталин приказал заселить Крым украинскими полицаями. Когда
начали возвращаться люди из эвакуации, полицаи не хотели освобождать их дома. Вернулся бывший председатель колхоза Золотонос, с фронта вернулся
бывший бригадир Арон Ильич Годосевич. Всего вместе с детьми вернулся 81 человек, несколько семей - из других колхозов.
Начались преследования тех, кто поддерживал связь с заграницей. Первым вызвали моего тестя Израиля Моисеевича
Яхновича и предложили прекратить переписку с братьями, которые уехали в США еще до революции, иначе сын будет исключен из медицинского института.
Он дал подписку, что писать не будет. Меня вызвали на улицу Гоголя в комнату 24, чтобы я написал автобиографию, со мной очень любезно беседовал
человек кавказской национальности. Я написал, он порвал, сказав, что я вру. Я уверял его, что все написанное - правда. Он велел снова писать, я опять
написал то, что и раньше. Он опять порвал, схватил меня за лацканы пиджака и ударил изо всех сил о косяк двери, да так, что я упал и с трудом поднялся.
Он начал кричать, где брат, что воевал на Балтике. Я сказал, что у меня была официальная похоронка. Но когда я демобилизовался, я ее где-то затерял.
Оказывается, Рува отбывал на Колыме как предатель Родины, т.к. был в плену. В колхоз пришло письмо из лагеря, чтобы дали характеристику на Рувима. Это
мне сказал по секрету мой товарищ и велел держать язык за зубами.
А тут случилось еще одно ЧП. Шведское еврейское общество по просьбе
американских родственников направило пасхальные посылки
родственникам в России. Все было для Седера, в
исключительной упаковке. Теща по своей простоте показала
соседу по эвакуации Менаше Краснянскому. Менаше отвозил
первого секретаря райкома Швецова в город после
партийного собрания и похвастался: "Вот Яхнович получил
из США посылку, вот это упаковка". Я и моя жена Рахиль
работали учителями в школе. Был май месяц, начались
экзамены, я был назначен председателем комиссии.
Учащиеся сдавали геометрию устно. Вдруг открывается
дверь, и первый секретарь райкома кричит на меня: "Вон с
работы, космополит, завтра утром быть в райкоме партии".
Ночь мы с женой не спали, не знали, в чем дело, про
посылку забыли, не знали, что Менаше по своей глупости
мог такое наболтать. В это время в райкомах кое-где
работали зав. отделами евреи. Я подошел к Шульману, зав.
отделом агитации и пропаганды, он на меня набросился:
"На кой черт тебе нужна эта посылка?" Я доказывал, что
мы совсем отдельная семья, и я здесь совсем невиноват.
"Ладно, - сказал Шульман, - езжай и работай, но впредь
не делайте таких вещей".
Колхоз начал набирать силу, приехало много переселенцев из
Белоруссии. Начали восстанавливать поголовье лошадей,
покупая в воинских частях, развели овцеводство.
Восстанавливали плодородие почвы, соблюдая севооборот,
сажали кукурузу, овощи, заложили плодовый сад,
виноградники. Колхоз восстановил былую славу.
Райком партии полностью обновился, первым секретарем стал Михаил Зайцев,
открытый антисемит, все евреи - Шульман, Волошин, Марчак
- ушли из райкома. Началась полоса борьбы с
космополитизмом. Это затронуло и нашу колонию. В других
колхозах по-прежнему влачили жалкое существование, а в
Икоре давали даже общий выходной день, открыли в городе
свои ларьки, где продавали молоко колхозников, овощи и
др. продукцию. И вот решили к более сильным колхозам
присоединить слабые, отсталые, долги которых превышали
стоимость всего хозяйства. Собрание в Икоре проходило
бурно, люди не соглашались. Тогда за дело взялся Алукер,
председатель райисполкома. Он назвал всех спекулянтами,
сказал, что их волнует не судьба колхоза, а только
личные интересы. А жители деревни Ораз, которую должны
были присоединить, единогласно проголосовали за
воссоединение. Тогда Алукер пошел по другому пути,
собрание решили провести в деревне Ораз, составили
список, кто должен ехать из Икора, и воссоединение,
наконец, произошло. И даже контору колхоза перевели
туда.
В это время женщина из Мелитополя прислала письмо о судьбе Муцика Боровского и
о роли, которую сыграл Кило. Один из работников
райисполкома узнал, что Кило сбежал из партизанского
отряда. Началась уборка урожая, на току мололи горох.
Маруся Терещенко, идя на обеденный перерыв набрала в
сумочку 3 кг гороха. Ее встретил агроном Кило, повел
Марию в сельсовет и срочно вызвал милицию. Тут подъехал
Золотонос, видя, что Мария плачет, спросил, в чем дело.
Кило доложил, что она похитила 5 кг гороха. "Мы ее
накажем в своем коллективе". Кило вспылил: "Вы
способствуете растаскиванию колхоза". "Вы удрали из
партизанского отряда, а ее муж пришел с фронта
инвалидом". В это время в сельсовет пришел Исаак
Боровский и принес письмо учительницы из Мелитополя о
том, что в оккупированном Мелитополе Кило выдал его
брата Муцика гестапо, после чего его брата расстреляли
как еврея. Золотонос уладил конфликт с Марией, но Кило
доложил о факте кражи. Над Золотоносом начали сгущаться
тучи. Секретарь райкома Михаил Зайцев под любыми
предлогами избавлялся от всех евреев, работавших в
райкоме. Шла "борьба с космополитизмом". Против воли
икорцев наш колхоз соединили с колхозом "Грядущий мир",
у которого долгов было больше, чем стоимость всего
имущества. И вот приезжает Зайцев и назначает партийное
собрание с отчетом председателя о деятельности колхоза.
Золотонос был против такой постановки вопроса, он узнал
о повестке за два часа до собрания. "Вы всегда должны
быть в курсе дел", - осадил его Зайцев. Золотонос
собрался с мыслями, рассказал, как колхоз преодолел
воссоединение, севооборот соблюдается, урожаи стабильны,
по всем показателям планы выполнены. Мы сумели дать по
1.5 кг зерна на трудодень. Виноградник стал давать
доход, думаем развивать садоводство. "Какое у Вас
образование, тов. Золотонос?" "Пятьдесят два года, я
родился на земле и жизнь прожил в деревне". " Вот
видите, как ведет себя председатель", - и начал
перечислять, - "колхозники занимаются спекуляцией,
открыли ларьки в городе, торгуют, каждое воскресение у
них выходной, все на рынке. Райком видит, к чему вы
ведете. Мы считаем, что в дальнейшем мы не можем держать
вас во главе руководства". Началось голосование,
несколько человек проголосовало за то, чтобы освободить
Золотоноса. Тогда Зайцев начал подходить к каждому
коммунисту и спрашивать: "Вы не согласны с мнением
райкома? Вы лучше райкома понимаете?" Со стороны райкома
чувствовалась угроза, и люди ломались. Но Зайцев понимал,
что это единственная деревня, где еще есть евреи, и
чтобы не вызывать разных домыслов представили бригадира
к награждению орденом Ленина за высокие урожаи зерновых.
Уезжая из села, секретарь райкома дал указание: никаких
руководящих должностей Золотоносу не давать, и он вскоре
умер. Это послужило началом отъезда колхозников-евреев из села.
Председателем колхоза был назначен Тесленко, который совсем не знал, как
руководить хозяйством, и экономика колхоза стала падать.
Вновь назначенный секретарем райкома Кожаев, второй
секретарь Семко и зав. отделом агитации и пропаганды
Котенкарий попались на разврате с несовершеннолетними.
Тогда Кожаева назначили директором совхоза, Семко -
председателем колхоза, Котенкария - директором
школы-интерната в наш колхоз. Тут и раскрылась личность
Семко. Он приходил на все свадьбы в селах Икор и Ораз
поздравлял от имени правления колхоза, оставшихся евреев
поздравлял с национальными праздниками, в бригадах по-всякому
поводу устраивались пьянки, неделями не выходили
на работу. За все отдувался его заместитель Арон Ильич
Годосевич. Когда приезжали из исполкома района или
райкома, он не знал, что им сказать, где Семко. А тут
еще бригадиру Николенко дали звание Героя соцтруда, ему
приписали все, что делал бригадир деревни Ораз
Богачевский. Богачевский везде жаловался, вплоть до
области, но все осталось по-старому. Когда шло общее
собрание в селе Уютном по выдвижению Николенко
кандидатом в депутаты Верховного Совета Украины, одна
пожилая женщина встала и рассказала о том, что Николенко
был полицаем в селе, где она жила, как он ее избил и вез
в гестапо за то, что она несла домой с поля несколько
початков кукурузы. В зале поднялся гул, но тут президиум
вызвал представителей правопорядка, старуху увезли домой
и запугали так, что она замолчала навеки. Николенко
выдвинули кандидатом в депутаты, т.к. боялись, что если
бы дело дошло до ЦК Украины, полетели бы головы в районе и области.
За полный развал колхоза Семко сняли с работы председателя колхоза, а вскоре Николенко сняли с должности бригадира
тракторной бригады. Евреи поняли, что в колхозе им делать нечего. Все начали уезжать - кто куда, осталось 5 семей. "Икор" был переименован в село
Ромашкино. Только единицы стали держать подсобное хозяйство. С уходом Золотоноса все разрушилось, колхозные ларьки в Евпатории закрыли, связь
с санаториями прекратилась. Сейчас в селе Ромашкино проживают 2 семьи евреев.
Так печально погасла слава Икора - гордости "Агро-Джойнта". Если бы не коллективизация и война, это было бы самое
крупное и самое богатое акционерное общество фермеров, которое могло обеспечить всю Евпаторию с ее множеством санаториев всеми необходимыми
продуктами круглый год.
На фронте погибло 34 человека, и до сих пор им не поставлен памятник, хотя об этом много писали и говорили. Колония
"Икор" дала стране 59 специалистов с высшим и средним образованием.
Очень жаль, что не все евреи России знают, что делали американские евреи для того, чтобы их жизнь была обеспечена,
чтобы развивалась национальная культура, язык идиш. Живыми свидетелями остались я и моя жена, часть жителей Икора рассеялись по России, часть
уехала в США и Израиль.
На фронтах в годы Великой Отечественной войны погибли
1. Лазарь Клейнерман
2. Бенцион Краснянский
3. Геннадий Виткин
4. Хаим Мильруд
5. Григорий Бейтельман
6. Абрам Бейтельман
7. Пиня Зиновьевич Гуревич
8. Хонон Гуревич
9. Михаил Орлов
10. Моисей Орлов
11. Моисей Трейвус
12. Калман Вайнштейн
13. Пиня Шапиро
14. Бенчик Боровский
15. Муцик Боровский
16. Григорий Шер
17. Лев Вассерман
18. Абрам Абрамович
19. Сендер Винников
20. Илья Липкин
21. Лейба Каданер
22. Майор Найговзин.
23. Исаак Найговзин
24. Исаак Золотонос
25. Пинхус Гуревич
26. Абрам Гуревич
27. Исаак Абрамович
28. Лев Гельман
29. Михаил Кабаков
30. Алексей Фельдман
31. Абрам Фельдман
32. Гирша Фельдман
33. Велв Белецкий
34. Майор Фельдман
В интернете публикуется впервые
16-03-2007
Примечание
Село, о котором пишет И.М. Кучеров, не было единственным в стране с именем Икор. В Крыму были колхозы Икор и Найикор (Новый Икор). Колхоз Икор был также в Сталиндорфском районе, а коммуна Икор,
преобразованная затем в колхоз с тем же именем, - в Биробиджане. Автор воспоминаний сообщает, что село было названо ивритским словом Икор, означающим землепашец, земледелец. Однако это не совсем так. Во-первых,
перевод этих слов на иврит звучит как "икар", но не "икор". Во-вторых, колхоз не мог получить ивритское название. Еще до коллективизации советское руководство и особенно представители советских еврейских организаций
рассматривали иврит в качестве одного из орудий "реализации сионистского проекта". Более того, иврит, как язык еврейской литургии, в антирелигиозном СССР считался "контрреволюционным". Еврейские организации,
получившие ранее название на этом языке, переименовывались. В советской действительности был другой повод для такого названия. В США была создана прокоммунистическая еврейская организация с аббревиатурой ИКОР.
Эта организация активно помогала еврейскому землеустройству в СССР. Эффективная помощь ИКОРа приветствовалась советским руководством. Поэтому советские власти называли еврейские колхозы и поселения именем этой организации.
Яков Пасик
|