В крымском колхозе (отрывок из книги "Иосиф Зеэв Бен-Дов из Прилук: воспоминания")

Еврейские земледельческие колонии Юга Украины и Крыма

Владимир Энтин

В крымском колхозе
(отрывок из книги "Иосиф Зеэв Бен-Дов из Прилук: воспоминания")

Родился я 6 января 1925 года. Моя семья: отец Борис Энтин, мать Сура, брат Абраша и я, названный при рождении Иосифом. До 1933 года мы жили благополучно, т.е. было, что покушать - это был самый важный критерий жизни в те голодные времена в Украине. Не успели мы прийти в себя в относительно сытые годы, как началась война. Детство мое пролетело, промчалось в желании утолить голод.
Владимир Энтин,
узник Прилукского гетто.

Крым. Колхоз имени Молотова

     Станция Саки в тридцати пяти километрах от Евпатории. У самого вокзала нас ожидал пожилой человек по имени Лазар с телегой, запряженной одной лошадкой. Лазарю было лет семьдесят пять, это был первый человек, которого я встретил в жизни, говорящий только на языке идиш и почти ничего не понимавший по-русски. Весь наш багаж свободно уместился в этой маленькой телеге вместе с нами, рассевшимися по обеим сторонам.

     До колхоза нужно было еще ехать восемнадцать километров по грунтовой дороге. По обеим сторонам простирались поля с уже скошенной пшеницей. Солнце, поднявшись в зенит, безжалостно пекло, сильно хотелось пить. Не доезжая до деревни, Лазар остановил телегу и пошел в поле, усеянное белыми длинными плодами - это оказались арбузы. Лазар выбрал арбуз с полметра длинной, разрезал его по длине на куски. Внутри арбуз был ярко-красный с черными косточками, а на вкус очень сладкий. Больше я нигде в жизни не встречал арбузов такого сорта и таких сладких. Утолив жажду, мы поехали дальше. Старый Лазар и этот чудный арбуз навсегда остались в моей памяти. Вот на горизонте показались длинные ряда белых домиков, крытых красной черепицей. Мы подъехали к правлению колхоза.

     Лазар с отцом и Абрашей зашли в контору. Я слез с телеги и все время смотрел в разные стороны, оглядывая пространство до горизонта, пытаясь увидеть море, которое было от нас далеко, где-то за двадцать километров, о чем я еще не знал. Меня обступили мальчишки, удивленно разглядывая, ведь я был одет по-городскому.

     До того дня мне еще не приходилось встречаться с мальчишками моего возраста говорившими на идиш. Я, конечно, все понимал, но говорить не мог, у нас в городе было не принято говорить на идиш, да и я стеснялся почему-то своего "маме лошен". Отец вышел из конторы вместе с Абрашей и Лазарем и направился к домику, который предназначался нашей семье. Радость переполняла мою душу - у нас свой дом, свой угол! Полы мазались глиной, и сесть было не на что, но была крыша над головой, окна и двери - я все это принимал близко к сердцу, потому что, будучи еще маленьким, испытал на себе и понимал, как это плохо, когда у тебя нет своего дома.

     Меня определили в школу, которая находилась в пяти километрах от дома. Абраша пошел работать в колхоз вместе с отцом, ну а мать была дома по хозяйству. За свое трудолюбие Абраша заслужил уважение людей, чему мы все были рады. Во время летних каникул я тоже трудился в колхозе. Занимался прополкой - работал в огородной бригаде, окапывал деревья в саду, иногда посылали на парники.

     Больше всего мне нравилось культивировать маленьким культиватором, в который запрягалась одна лошадь. Основная работа в этой области была на хлопковых полях, где рядки тянулись по полтора километра, и лошадь сама шла между рядов. Нас, человек десять, организовали в одну бригаду, и мы гордились тем, что работали самостоятельно. Самым главным была езда верхом от конюшни, где мы брали лошадей, до места работы и обратно. Как правило, это было в нескольких километрах от колхоза, и мы устраивали кавалерийский пробег галопом, за что нам иногда перепадало от начальства.

      В обед мы лошадей отпускали, и они паслись вдоль посадки, где росла травка, а сами, покушав, отдыхали или доставали друг у друга колючки из ног с помощью булавки. Колючек в наших ногах были десятки, но мы не очень обращали на это внимание. По полю за культиватором мы ходили босиком - так было удобней. А когда собирали курай, так назывался бурьян перекати-поле, которым топили зимой, мы обували постолы. Из всех знакомых мне мальчишек я подружился с Беней Сандалоком. Когда не было работы, мы бегали по глубоким балкам, вылавливали сусликов или устраивали игры. Основной нашей игрой была в "Спартака". Начитавшись о его восстании, каждый хотел быть в роли Спартака, из-за чего мы ссорились, иногда даже до драки доходило. После чего мы долго сидели, насупившись, с синяками под глазами. Проходило время, и, позабыв обо всех обидах, мы затевали опять ту же игру, смеясь, гоняли по траве.

     Жизнь в колхозе была нелегкой и довольно бедной. Воду развозили бочкой от дома к дому, каждый хозяин старался набрать как можно большее количество воды про запас. Наши дома стояли открытые под палящим солнцем. Ни травинки, ни, тем более, одинокого деревца не было. Без воды ничего не росло. Зимой отапливали соломой или кураем. Вскоре наша жизнь улучшилась. Мы купили корову. За покупкой ездил Абраша. Наша Лизка была молодой коровой, которая вот-вот должна была отелиться. Сколько было радости, когда однажды утром отец занес в дом маленького теленочка. Он был весь мокрый и все пытался встать на ноги и падал, после чего опять поднимался. Помню, была проблема с доением. Лизка, еще не приученная к этому, брыкалась, и, чтобы она не разлила молоко, отец связывал ей ноги. Вот тогда-то я и попробовал "молозиво". Это первое молоко, которое выглядит после обработки, как сыр, очень вкусное. Говорили, что чем больше людей угощать этим молозивом, тем больше молока будет давать корова. Жить стало легче. Пролетели еще два года, и Абрашу призвали в армию. Это был 1939 год. Колхоз выдал нам бидарку - тачанку на двух колесах, куда впрягали лошадь, - и я повез брата на станцию в Саки, после того, как он распрощался с родителями. Это было прощание навсегда. Но ни я, ни он не предполагали, что он их больше никогда не увидит.

     В дороге он меня наставлял слушаться родителей и помогать им во всем. Помню, как небо в тот день потемнело, и надвинусь черные грозовые облака. Но тут нас догнала сельсоветская машина. Председатель сельсовета знал, что Абрашу призвали в армию, машина остановилась. Высунувшись из кабины, председатель крикнул: "Пересаживайся в машину, быстрее, видишь, какие тучи, будет гроза!" Абраша заторопился и вскочил в кузов, впопыхах не попрощавшись со мной. Машина быстро удалялась. Мы махали друг другу руками не ведая, что нас ждет, что встретимся через десять лет, родителей наших уже не будет в живых, а он станет инвалидом без обеих ног.

     В народе есть такая примета, что если ты не попрощался с человеком, то обязательно с ним встретишься. Мы встретились, пережив горе и потрясения, исполнив каждый свое предназначение.

     С отъездом Абраши в армию жить нам стало тяжелей и скучней. Зима в тот год выдалась суровой, топить и кормить корову было нечем. По ночам мы пробирались к колхозным скирдам, быстренько навязывали вязанки соломы побольше и тайком возвращались домой. Все боялись друг друга. Все ходили воровать, и все об этом знали, но старались не говорить.

     С наступлением 1940 года мать с отцом начали поговаривать о возвращении в Прилуки, на родину, что мы и сделали. Прожив три года в еврейском колхозе, три года, которые я никогда не забываю. Тут я научился ездить верхом на лошади, "оседлал" велосипед и тут я в пятнадцатилетнем возрасте впервые влюбился и страдал, боясь кому-нибудь в этом признаться, даже той, которую нежно любил.

     Беня уйдет в морское училище, куда я тоже страшно хотел попасть из-за морской формы, но меня отговорили соседи, убедив пожалеть родителей, которые еще не успели свыкнуться с призывом в армию Абраши.

     Бенины родители будут расстреляны в той балке, где мы устраивали свои игры.

     Судьба Вовки Шаина, русского мальчика, мне неизвестна, а вот его отец при немцах станет старостой и поможет в уничтожении евреев. С Беней мы встретимся спустя тридцать пять лет, уже пятидесятилетними мужиками.

     После этой кровавой войны в опустевшие дома будут заселены украинцы, у которых родятся дети, а затем и внуки, и они станут коренными жителями этой деревни, только уже с украинским названием...

     Братскую могилу, в которой покоятся все жители бывшего еврейского колхоза, сровняют с землей, вспашут и засеют пшеницей. И будет она колоситься. Там, где в сорок первом году разыгралась страшная трагедия, о которой "новые местные" ничего не знали, разве только понаслышке, ибо местные власти не очень любили распространятся на этот счет.

Опять Прилуки. Война

     Как старого труженика отца приняли работать на мельницу, предоставив нам жилплощадь, отгородив одеялом кусок коридора в общежитии. Там были две кровати и маленький столик, а весь наш скарб был развешен на гвоздиках над кроватями.

     Начался 1941 год. Я получил паспорт. Наступило тревожное время. Дело в том, что газеты я в том возрасте не читал, о положении в Европе не знал и о надвигающейся страшной войне не подозревал. Запомнилось мне только, что люди были обозленные и молча носили злость в себе, боясь друг друга. Продукты и хлеб начали выдавать по спискам. За опоздание на работу присуждали до шести месяцев принудительных работ, а за прогул до одного года.

     Иногда мы с родителями ходили в гости к тете Рухел. У нее была взрослая дочь замужем за хромым Израилем, и у них был маленький ребенок. А еще у тети Рухел была младшая дочь - моя двоюродная сестра - моего возраста. Она была очень худенькая, с тоненькими ножками, бледненькая. Шутя тетя Рухел приписывала ее мне невестой.

     Я часто ездил на велосипеде на ту улицу, где мы жили до отъезда в Крым. В тот день люди собрались у большого репродуктора, висящего на столбе у площади Ленина. По радио выступил Молотов и объявил о нападении фашистов на нашу страну. Началась война. Вскоре начали эвакуироваться наши родственники, уехали поездом. Как мы потом узнали, их привезли в Киев, и там они были расстреляны в Бабьем Яру. Над городом пролетали бомбардировщики с крестами на крыльях и сбросили три фугасные бомбы. Весь город ходил смотреть на глубокие воронки, одна из которых была на месте, где была хата, от которой ничего не осталось, кроме глубокой ямы. Хозяйка погибла. Вот тут я понял, что война - страшная вещь. Отца вызвал директор и сказал ему: "Пока еще не поздно, уезжайте для этого мы даем вам пару лошадей и повозку с брезентом, но с условием, что вы заберете кассиршу". Отец не думал, что дело может дойти до эвакуации. Он свято верил, что наша Красная Армия самая непобедимая в мире, и немцы до нашего города не дойдут никогда. Так как железная дорога была уже парализована, нам не оставалось ничего, как соглашаться на предложение директора, ибо шли упорные слухи, что немцы в первую очередь уничтожают всех евреев. Погрузив наши нехитрые вещи и мешок муки, который нам дали в повозку, мы поехали за кассиршей. У нее был взрослый сын, он оставался во вновь организованном ополчении, и они не могли решиться, ехать ли ей с нами. В общем, прождали три-четыре дня. Упустили драгоценное время, а потом выяснилось что мы едем без нее. И мы, уже не мешкая, выехали в сторону Пирятина.

     Начались ливневые дожди. Дороги размыло. Увязая в дорожной грязи, ползли многочисленные повозки эвакуированных, военные телеги, загруженные военным снаряжением. Пешие солдаты с трудом шли по обочине. На следующий день дождь временно прекратился. Вдали показалась какая-то деревня, в которой скопилось очень много наших войск. Нам оставалось до деревни полтора километра, когда налетели немецкие самолеты. Мы оказались в таком месте, откуда четко была видна картина происходящего. Самолеты кружили над деревней и по очереди пикировали, сбрасывая свой смертоносный груз. Мы видели, как сигарообразные бомбы отделяются от самолета, устремляясь вниз. Взрывы с клубами дыма вздымал вверх землю вместе с кусками взорванных машин и человеческими телами. Земля дрожала под ногами. Я смотрел на это, как на страшный кинофильм разворачивающийся у нас на глазах. Сейчас это нас не затронуло, мы оказались лишь невольными зрителями этих жутких кадров. Но это было уже не кино, а страшная действительность, которую и предсказывали мой сосед, телеграфист Филиппов, и старый садовник колхозного сада дед Максим. Я вспомнил о ночном зареве после колхозного собрания в еврейском колхозе, в Крыму.

Ночное зарево

     Это было в 1939 году. В колхозном клубе шло собрание, затянулось оно далеко за полночь. Обсуждались всевозможные вопросы нелегкой колхозной жизни и членов колхоза. Многие колхозники, будучи уже в преклонном возрасте, почти не знали русского языка и свои соображения и пожелания высказывали на родном идише. Мне запомнился один пожилой человек, потому что он нас встречал, когда мы приехали в колхоз. Он начал свое выступление со слова "хавейрем". Он говорил, размахивая руками, и надолго увлек всю массу колхозников, которые внимательно его слушали. Мы, мальчишки, сидели перед первым рядом, прямо у сцены, на полу и, ничего не понимая, с нетерпением ждали конца его выступления и конца собрания. По окончании собрания в обязательном порядке демонстрировался фильм. Каким-то образом задолго до появления афиши мы узнавали название фильма и из скольких частей он состоял. Чем больше частей, тем больше радости было у нас в предвкушении заветного вечера. После каждой части была пауза на перезарядку проектора, и мы точно знали, сколько еще оставалось частей, и чем меньше, тем большим было наше огорчение из-за скорого конца демонстрации фильма. Большую часть времени затянувшегося собрания мы провели на улице, было очень тепло и светло. Ярко светила луна и дополнительно улица освещалась фонарями. Время было позднее. Прошло много времени после того, как село солнце. Небо было усеяно мириадами звезд, мерцающих таинственными огоньками в безбрежных просторах космоса. И вдруг небо на западе стало краснеть, пока не стало казаться, что опять закат. Багровый цвет распространялся с запада и охватил собой весь небосклон. Люди, охваченные тревогой из-за неизвестного природного явления, не дождавшись окончания собрания, высыпали на улицу. Поднятые лица людей окрасились в багровые тона, отраженные небом. На западе не прекращались багровые всполохи. Наконец, небо стало медленно угасать, принимая свой естественный иссиня-черный ночной цвет. Люди, успокоившись, вернулись в клуб, и вскоре собрание было окончено. В последние минуты обсуждались уже не нужды колхозников, все только и говорили о загадочном природном явлении, свидетелями которого стали.

     Мы ребята, тоже этим были встревожены, но это не мешало нам с удовольствием просмотреть все двенадцать частей фильма "Трактористы". Все были влюблены в главных героев, Клима и Марьяну, но мысль о неведомом явлении природы не покидала наши умы.

     По соседству с нами, в одном доме, рассчитанном на двух хозяев, жил старенький садовник дед Максим со своей старушкой-женой. Была у них большая корова по кличке Дичок. Дед Максим пригласил меня с другом на летние каникулы поработать в колхозном саду. Однажды он дал нам задание: "Будете идти на работу, захвати пустое ведро, по дороге зайдите на бойню и наберите полное ведро крови, зачем - потом увидите". Задание его мы выполнили и с нетерпением ждали, чтобы увидеть, куда она будет применена. Оказалось, что дед Максим знал кое-что, чего не знали другие. На ведро раствора гашеной извести добавлял литр крови. Деревья, побеленные таким раствором, были абсолютно защищены от зайцев, которые в зимнее время любили полакомиться корой молодых деревьев. Дед Максим нам много рассказывал на христианские религиозные темы. Мы с моим другом Вовкой Шаиным считали деда авторитетом и решили его попросить, чтобы он нам рассказал о своем понимании ночного зарева.

     На следующий день, в обеденный перерыв, мы, как всегда, улеглись на ящики каждый со своим тормозком. На наш вопрос он после длительной паузы дал свое объяснение. А начал он с того, что ночное зарево было предзнаменованием, предвещающим большую войну, которая начнется с запада, поэтому и зарево было на западе. Война будет длительной и кровавой. Будет великое гонение евреев за то, что не выполнили заветы, данные Богом, и они понесут за это великое наказание. Будут наказаны старые и малые.

     Рассказ деда Максима, основанный на религиозных писаниях, произвел на меня сильное впечатление. От предсказанного дедом мне становилось страшно. Мой друг Вовка мало реагировал, ему то что, ведь он не был евреем, как я. Спустя много времени, после того, как я прошел, как говорят, все муки ада, война свалилась на меня неожиданно. Уверенность в непобедимости Красной Армии вселяла оптимизм. Но все рухнуло, как карточный домик. Потом оккупация, еврейское гетто в Прилуках. Это смесь голода, холода, издевательств и смертей. Националисты разных мастей вместе с фашистами расстреливали десятки тысяч стариков, женщин и детей только за то, что они были рождены евреями. Шесть миллионов моих соплеменников сожжены, замучены, заживо погребены.

     Мысли об этих кровавых событиях, которые прокатились по всей Европе, невольно натолкнули меня на воспоминания о рассказах многих людей, задолго до войны предсказавших гонение евреев. Я вспоминаю своего соседа, телеграфиста Филиппова, потом, в 1939 году, это ночное зарево на западе и рассуждения деда Максима о надвигающейся катастрофе для еврейского народа: "Будете бежать в горы от преследования". Будучи двенадцатилетним мальчиком, я все эти предсказания со страхом впитывал. Сейчас я задаюсь вопросом, чем объяснить предсказание событий, которые спустя время свершились. Есть в нашей жизни такие понятия, как интуиция, предчувствие, а есть такие, как предсказания, к примеру, Нострадамуса, которые, в основном, сбылись. Почему-то мы не хотим верить в то, что все, что произошло с нами, было Божьим наказание за наше неисполнение принятых нами обязательств перед Богом, где он предупреждал: "Отверну Я лицо свое от вас и не буду видеть ваших страданий".

Подготовка к публикации Виталий Буряк

25-11-2011