Еврейские земледельческие колонии Юга Украины и Крыма


 
·  
История еврейских земледельческих колоний Юга Украины и Крыма
 
·  
Еврейские земледельческие колонии Херсонской губернии
 
·  
Еврейские земледельческие колонии Екатеринославской губернии
 
·  
О названиях еврейских земледельческих колоний Юга Украины
 
·  
Частновладельческие еврейские земледельческие колонии Херсонской губернии
 
·  
Религия и еврейские земледельческие колонии
 
·  
Просвещение в еврейских земледельческих колониях (XIX - начало XX веков)
 
·  
Здравоохранение в еврейских земледельческих колониях (XIX - начало XX веков)
 
·  
Быт евреев-земледельцев (XIX - начало XX веков)
 
·  
Юденплан
 
·  
Погромы в годы Гражданской войны
 
·  
Еврейские национальные административные единицы Юга Украины (1930 г.)
 
·  
Калининдорфский еврейский национальный район
 
·  
Сталиндорфский еврейский национальный район
 
·  
Новозлатопольский еврейский национальный район
 
·  
Отдельные еврейские земледельческие поселения Юга Украины, основанные в 1920-1930 гг.
 
·  
Еврейские поселения в Крыму (1922-1926)
 
·  
Еврейские населенные пункты в Крыму до 1941 г.
 
·  
Еврейские колхозы в Крыму
 
·  
Фрайдорфский и Лариндорфский еврейские национальные районы
 
·  
Катастрофа еврейского крестьянства Юга Украины и Крыма
 
·  
Отдельные статьи по теме
 
·  
Приложения:
 
·  
Воспоминания, статьи, очерки, ...
 
·  
Данные о колониях Херсонской губернии
 
·  
Данные о колониях Екатеринославской губернии
 
·  
Списки евреев-земледельцев Херсонской губернии
 
·  
Списки евреев-земледельцев Екатеринославской губернии
 
·  
Воины-уроженцы еврейских колоний, погибшие, умершие от ран и пропавшие без вести в годы войны
 
·  
Уроженцы еврейских колоний - жертвы политических репрессий
 
·  
Контакт

 
·  
Colonies of Kherson guberniya
 
·  
Colonies of Ekaterinoslav guberniya
 
·  
The Jewish national administrative units of South Ukraine (1930)
 
·  
Kalinindorf jewish national rayon
 
·  
Stalindorf jewish national rayon
 
·  
Novozlatopol jewish national rayon
 
·  
Separate Jewish agricultural settlements of the South of Ukraine founded in 1920-1930
 
·  
The Jewish settlements in Crimea (1922-1926)
 
·  
The Jewish settlements in Crimea till 1941
 
·  
Fraydorf and Larindorf Jewish national rayons



Леонид Гольдин      

Детство в еврейском поселке

Леонид Гольдин

Леонид Давидович Гольдин родился 10 апреля 1930 года. В 1954 году окончил Николаевский кораблестроительный институт. Работал в Астраханской области на судоремонтном заводе. С 1954 по 1957 год служил в армии. С 1957 по 1960 год работал конструктором на заводе Дормашина в Николаеве. С 1960 по 1999 годы жил и работал в Ейске. С 1999 года живет в Израиле.

     Мои родители Давид Ильич Гольдин (1893-1960) и Фрида (Фрейда) Абрамовна Гольдина (Тарногородская) (1900-1985) поженились в 1929 г. Мама родилась и выросла в еврейской земледельческой колонии Добрая (Добринка) в зажиточной крестьянской семье. Отец родился в еврейской земледельческой колонии Романовка. В детстве он был смышленым мальчиком, успешно учился в хедере (еврейская религиозная начальная школа). Родители хотели, чтобы он продолжил образование, и послали его учиться в иешиву (высшее религиозное учебное заведение) в Бердичеве. Служить по религиозной части после революции было практически невозможно. Одно время он был артистом еврейского театра. Он выступал под двойной фамилией Гиндин-Гольдин. Первая часть - фамилия его отца, вторая - мамы. Двойная фамилия, по мнению отца, должна была привлекать к его артистической персоне внимание публики. Однако артистом он не стал, а Гольдин стала его официальной фамилией. После ухода из театра он освоил молочное производство. Но найти постоянную и надежную работу по этой специальности ему долго не удавалось.

     В это время в стране осуществлялась программа переселения евреев на землю, чтобы помочь выжить жителям местечек, где царила безработица. Советское правительство выделяло землю и создавало с помощью американской еврейской благотворительной организации Джойнт на Юге Украины и в Крыму сотни новых еврейских сельскохозяйственных поселений.

     Молодая пара переселилась в еврейский поселок № 35 на Криворожье, где я родился 10 апреля 1930 года. Меня при рождении назвали Ильей, в честь деда по отцовской линии. Но когда я подрос, мне захотелось, чтобы меня называли Леней. Я своего добился, но мама продолжала называть меня Илюшенькой.

     Через два года молодая семья переехала в поселок № 63 в том же Криворожье. Поселок в 1926 году образовали еврейские переселенцы, назвавшие его Новым Кременчугом, вероятно, в память о своем прежнем месте жительства - Кременчуге. Поселок находился в 3-х км от правого берега реки Боковенька. Рядом проходила железная дорога, в 2-х км находилась железнодорожная станция Гейковка.

     В поселке было два ряда новых однотипных домов, крытых черепицей. Первые поселенцы прибыли, когда поселок только начинал строиться. Вместе со строителями они возводили свои дома. Переселенцы, прибывшие позднее, в основном поселялись в уже готовые дома. Жилых домов в поселке было около шестидесяти.
     Наш дом, не отличавшийся от других домов поселка, выглядел следующим образом. Из коридора дверь направо вела в столовую, следом за которой находилась спальня, дверь прямо - на кухню, а дверь налево - в сарай. Там водилось много шумной птицы: куры и утки. Голосистые петухи будили нас по утрам. Угол сарая был выгорожен, там мы выкармливали поросенка, чтобы впоследствии продать на мясо. Свинину сами мы по еврейской традиции не ели. В комнатах были земляные полы, их периодически смазывали глиной, а сверху застилали домоткаными половиками. В кухне была большая русская печь. Топили дровами и соломой. Топлива было недостаточно, зимой тепло было только на кухне. В это время дети спали на печи. В столовой был большой дубовый стол, накрытый красивой скатертью. На этажерке стояли книги. Тут же стояла кушетка, где спала бабушка (мамина мама) Фрима. В другом углу на кроватке спал я. Утром бабушка уносила свою постель в спальню, а вечером, готовясь ко сну, возвращала ее в столовую. Когда она застилала свою постель, я пытался спрятаться под простынь, а она добродушно ругала меня. В спальне была двуспальная кровать с никелированными шишечками на спинках, платяной шкаф и красивый аптечный шкафчик.

     При каждом доме был приусадебный участок, площадью в одну десятину. Там, недалеко от дома находилась деревянная уборная. Рядом с домом жила собака, которую я очень любил. На участке разбивали огород. На нем выращивали все нужные для питания овощи. Это было необходимым подспорьем для семьи, особенно в голодные годы.

     Кроме жилых домов, в поселке были построены школа и при ней флигель для учителей, детский сад, оборудованный медпункт, ветеринарный пункт, молокозавод, просорушка (небольшое предприятие по переработке проса в пшено), кузнечная мастерская и бойня для убоя скота. Джойнт снабжал крестьян передовой для того времени сельскохозяйственной техникой, в первую очередь тракторами. Одним из первых трактористов был Борис Заславский, который женился на моей двоюродной сестре Мане Тарнагородской.

     Много сделал для развития поселка агроном Изерский. Он обучал не имевших сельскохозяйственного опыта переселенцев, консультировал их по всем вопросам агрономии, руководил посадкой виноградников, создал в школе агроуголок. Его приусадебный участок с прекрасными деревьями и цветами был примером для подражания жителям поселка. Постепенно на всех участках стали появляться цветы, акации, тополя и клены, а затем плодовые деревья: вишни, абрикосы и т.д. К сожалению, агроном Изерский со своей семьей покинули поселок примерно в 1931 году.

     Иногда на легковом автомобиле (чудо того времени) приезжали осмотреть свое творение представители Джойнта. Они внимательно осматривали поселок и поля, беседовали с крестьянами и руководителями. Давали свои рекомендации, строили планы на будущее.

     Переселение моих родителей в поселок по времени совпало с периодом массовой коллективизации сельского хозяйства страны. Повсеместно начинали организовываться колхозы, куда люди загонялись против воли. В Новом Кременчуге был создан еврейский колхоз. Коллективизация вызвала на первом этапе тяжелую катастрофу, которая сопровождалась массовыми страданиями и голодом. Начиная с 1933 года местный колхоз возглавлял Ефим Мильштейн (во время войны погиб на фронте), перед войной и после нее - Шмилик Вишневский. Шмилик пользовался уважением и доверием колхозников, любовно называвших его "Шмылыця". Положение колхозников перед войной значительно улучшилось по сравнению с начальным периодом коллективизации, но все-таки было нелегким.

     Отец после переезда заведовал молочным пунктом, который мы называли заводом. Завод размещался по соседству в небольшом домике с цементными полами. При нем был подвал со льдом, который заготавливали зимой на речке, в 3-х км от поселка. Основной продукцией завода были сыры "Голландский" и "Бакштейн". Молоко привозили из окрестных сел три раза в день, после каждой дойки. Для разделения цельного молока на сливки и обезжиренное молоко (обрат) использовали большой ручной сепаратор шведской фирмы "Альфа-Лаваль". Вращали сепаратор двое крепких мужиков. Сливки отправляли на молокозавод Кривого Рога, где из них производилось сливочное масло. Основную массу обрата отправляли в колхоз для скармливания телят.

     Молоко на завод поступало жирностью примерно 3,5%, а для сыра требовалось 2,5%. Для уменьшения жирности молоко смешивалось с обратом, выходящим из сепаратора. Жирность молока определяли на специальной центрифуге. В стеклянную колбочку наливали серную кислоту и хорошо перемешанное молоко. Колбочки с этой смесью вставляли в диск и вращали с большой скоростью. Жир отделялся и определялся по градуировке.

     В середине заводского помещения стояла большая круглая ванна, в которой заквашивался сыр. В ванну с молоком добавляли сычуг и еще что-то и через несколько часов получался сгусток, который отец и помощница вначале дробили лирой (рамка со струнами), а затем разливали в деревянные формы с отверстиями. Формы перед заливкой изнутри обкладывались неплотной тканью. С помощью грузов сыр прессовали. На следующий день его вынимали из форм, окунали в соленый раствор и опускали в подвал на хранение.

     Мой брат Борис родился 23 ноября 1932 года. При рождении его назвали Абрамом, в честь второго деда (маминого отца), но все близкие называли его ласкательно - Бумэлэ. В школе же его называли Борисом, это имя и записали в его паспорт. Борис был симпатичным ребенком с волнистыми волосами и большими глазами. Он был тихоней. А меня всегда влекла высота. Помню, через крышу подвала залез на двускатную крышу молокозавода. Кто-то меня там увидел и сообщил родителям. Тут же появились отец и мать, которая работала здесь же. Они уговаривали меня осторожно спускаться вниз. В следующий раз я забрался на чердак, а оттуда на крышу нашего дома. Очень любил я лазить по деревьям. Забирался повыше и усаживался. Однажды соседский мальчик по имени Мэнык увидел меня на вершине и закричал: "А я лускузу !" Пришлось пообещать игрушку в обмен на молчание. За мной числились и другие неблаговидные поступки. У возниц, привозивших молоко на завод, были хорошие кнуты, и мы, мальчишки, однажды не устояли перед соблазном и утащили один из них. Преступление было быстро раскрыто и нас строго наказали. Больше я не воровал. Но кнут был таким привлекательным, что я вскоре научился плести его. Недалеко от поселка находилась исправительно-трудовая колония. Оттуда подводы часто проезжали через поселок. Я незаметно пристроился сзади подводы и выехал далеко за околицу. Было мне в ту пору лет пять. Через некоторое время мое исчезновение обнаружили, организовали поиски и нашли меня.

     Нас с малых лет воспитывали в духе советского патриотизма. На стенах детского сада висели красочные агитационные плакаты. Мы часто во главе с воспитателем ходили строем и пели: "Возьмем винтовки новые, на штык флажки! И с песнею в стрелковые пойдем кружки..."

     Рядом с домом, через дорогу, находилась еврейская школа-семилетка, руководили которой Маня Абрамовна Изерская, Яков Криворуцкий, а с 1938 года - Арон Исаакович Мордухай. В 1937 году я пошел в первый класс этой школы. Школа хоть и была новой, но места было недостаточно. В одном помещении занимались два класса с одним учителем: первый и третий; второй и четвертый. Учебу начали с еврейского (идиш) алфавита, в котором было 22 буквы. Помню одно из первых выполненных мною заданий, на котором через весь лист учитель с уместной фамилией Меламед (учитель - идиш) написал "зеер шлехт" (очень плохо - идиш). Но постепенно положение изменилось в лучшую сторону. Я хорошо читал и писал, в том числе и по-русски. Изучение арифметики тоже шло успешно. Еще раньше отец научил меня делить и умножать, считать на счетах. За отличную успеваемость после второго класса меня наградили чернильным прибором, состоящим из подставки с двумя чернильницами "невылевайками" и ручками со стальными перьями.

     За школой был высокий бурьян с колючками, и мы приходили туда с палками крушить мнимых врагов. В праздники в школе крутили пластинки. Помню: "Авэк из майн бридэр ин Ройтэ Армэй, майн бридэрл майн либэр ин Ройтэ Армэй. Ой, хавэр Ворошилов, из томэр эр фалт. Ой, хавэр Ворошилов. Шик нох мир балд (Ушел мой брат в Красную Армию, мой дорогой брат в Красную Армию! Товарищ Ворошилов, если он погибнет, товарищ Ворошилов, посылай сразу за мной!)"

     В 1930-е годы тяжелые последствия коллективизации и массовая потребность в рабочих руках в быстро растущих городах привели к оттоку из поселка евреев, в первую очередь молодежи. Вместо ушедших в города в поселке с радостью селились украинские крестьяне, так как условия жизни и труда здесь были лучше, чем в окружающих селах. Взрослые вступали в еврейский колхоз, а дети учились в еврейской школе. В одном классе со мной училась украинка Лариса Чабаненко, в которую я был тайно влюблен. Она отлично училась, знала на память еврейские стихи и читала мне их через много лет, когда мы вновь встретились.

     Тогда же начали понемногу прижимать евреев. В 1938 году повсеместно стали закрывать еврейские школы. При этом власти стремились проводить свою политику, опираясь на "пожелания еврейских трудящихся". У нас в поселке провели специальное собрание родителей, на котором присутствовал представитель районных властей. На собрании выступавшие говорили, что недостаточное знание детьми государственного языка серьезно осложняет контакты с соседями и ограничивает возможность продолжения учебы в высших и среднеспециальных учебных заведениях. Большинство родителей согласились, что еврейскую школу надо реформировать. Через год еврейскую школу преобразовали в украинскую четырехлетку.

     Были в детстве и счастливые минуты. Как-то отец привез мне подарок - деревянного коня на колесиках. Я уселся на него верхом и сиял от счастья. В 1936 году отец поехал в Бердичев на двухмесячные курсы мастеров-сыроваров оттуда он привез патефон то ли купленный, то ли подаренный за хорошую учебу и работу. Я быстро научился им управлять: накручивал пружину, ставил пластинку, опускал головку с толстой иглой. На скорости 78 оборотов в минуту звучали еврейские, русские и украинские песни. Я хорошо помню многие из них: "Ицик гот шойн хасэнэ гегат" (Ицик женился - идиш), "У сусида хата била, у сусида жинка мыла?" (У соседа хата белая, у соседа жена милая... - украинский) и другие. Мы, дети, знали три языка: русский, украинский и еврейский. Между собой разговаривали на украинском, родители общались с нами на русском, а между собой и с бабушкой - на идиш.

     Игр было мало, но мы находили себе занятия. Гоняли железный обод с колеса с помощью крюка из проволоки. Взбирались на скифские курганы, стоявшие в степи недалеко от поселка, и скатывались с них. Для развлечения мальчишки стреляли из рогаток. Однажды я в охотничьем порыве попал в воробья. Он упал на землю окровавленный. Мои попытки спасти его закончились неудачей. Мне стало очень жаль беднягу, больше я в птиц не стрелял.

     В поселке был небольшой магазин, где торговал Абрам Токер. Его сын, мой друг, Додик однажды вынес из магазина пачку папирос и мы в укромном месте закурили. Но вскоре Додик был разоблачен, и папиросы отобрали. Но попытки курения продолжались. Однажды мальчики постарше предложили мне затянуться папиросой и сказать: "Где мои волы ?" Когда я втянул в себя дым, голова так закружилась, что чуть не упал в обморок. С тех пор я никогда не курил. Додик тоже был неравнодушен к соседке Ларисе. Меня одолевало чувство ревности каждый раз, когда я видел их вместе. В 1940 году Додик с родителями переехали в Кривой Рог. Я нашел его в Израиле в 2003 году.

     Кажется, это случилось, когда я учился в первом классе. Мы с одним мальчиком побежали к его дому. Чтобы не задержаться у калитки, я рванулся в проем ворот, не заметив (дело было вечером), что он перекрыт двумя рядами колючей проволоки. Нижний ряд пришелся на живот, а верхний - на лицо. Раны были серьезные. Рядом был медпункт, которым заведовала замечательный фельдшер Елена Аркадьевна Крейнис. В любую погоду и в любое время суток она приходила на помощь больным не только нашего поселка, но и соседних украинских сел. Принимала роды, лечила и спасла многих людей. Елена Аркадьевна обработала и забинтовала мои раны, сказала, что нужно зашивать и дала направление в городскую больницу. Пришлось ехать в Кривой Рог. Хорошей анестезии тогда не было, процесс был очень болезненным. На нижней губе слева остался след на всю жизнь.

     Трагично сложилась судьба Елены Аркадьевны. Ее муж работал в соседней исправительно-трудовой колонии. В 1941 году, когда немцы приближались к поселку, муж заверил ее, что всю их службу организованно эвакуируют. Но это не произошло. Они остались на оккупированной территории и погибли.

     В поселке не было синагоги, но по праздникам в основном пожилые люди собирались у кого-то на дому и молились. Иногда к ним приезжал кантор. Он красиво пел. Дети собирались вокруг и слушали. Бабушка тоже ходила на эту "сходку", и я шел рядом и нес ее молитвенник. Я и сейчас храню ее книгу "Махзор". Некоторые традиции мы соблюдали дома. Тон задавала бабушка. После смерти дедушки она вначале жила у сына Мойши. Но он вскоре тоже умер. Тогда она из Добринки переехала к нам и помогала маме присматривать за нами. Кур мы резали у резника (шойхета). В Судный день в искупление грехов мама крутила над моей головой петуха. Перед песахом (пасха) мы пекли в нашей печи мацу. Во время пасхального застолья-сэйдэра я задавал отцу "Фир кашес" (четыре традиционных вопроса о празднике).

     В нашем поселке жил также папин старший брат (мой дядя) Израиль Гиндин с семьей. Дядя работал электриком. Он поставил в нашем поселке динамо-машину, которая вращалась от двигателя внутреннего сгорания, и сделал от нее проводку в дома поселенцев. Так у всех жителей поселка появилось электрическое освещение. Дядин младший сын Миша был интересным парнем. Он выпотрошил тыкву, прорезал в ней глаза и рот, нарисовал лицо и вставил горящую лампочку. В ночи это выглядело очень эффектно и запомнилось мне на всю жизнь. Перед самой войной Израиль переселился в еврейскую колонию Ефингар Баштанского района Николаевской области. У него было два сына и три дочки. Старший сын Алтер погиб на фронте в 1942 году. Израиль с женой Гитл и Михаилом не смогли переправиться на левый берег Днепра и погибли от рук нацистов. Одна из дочерей, Соня, была медсестрой и ушла на фронт. Две другие, Бетя и Роза, жили в Омске. Трое дочерей пережили войну, но их мужья и женихи с войны не вернулись. Соня и Бетя остались на всю жизнь одинокими, а Роза родила дочь Галю.

     В 1937 году к нам в гости приехала папина сестра Лена с мужем и с двумя племянницами-дочерьми Израиля, о котором я писал выше. По этому случаю сделали фотографию. Мама тогда была в положении. Третий сын родился 19 января 1938 года. Рожала она в Кривом Роге, в 25 км от нас. Через неделю к нам приехал раввин и совершил обряд обрезания. Мальчика назвали Соломоном, но мы называли его Семой. Когда подросли сыновья Соломона, учитывая антисемитскую обстановку в стране, "строящей коммунизм", он сменил свое официальное еврейское имя на нейтральное - Семен. Теперь он жалеет об этом поступке.

     В 1939 году, после второго класса, мама отвезла меня на две недели в Николаев к тете Лее. Она с мужем и двумя дочками Фирой и Авой жили в полуподвальном помещении. Дядя Шефтл возил нас в городской яхт-клуб. По выходным дням там веселилась нарядная публика. Играл духовой оркестр. Лучи прожекторов бороздили небо, описывая причудливые фигуры.

     В Николаеве меня впервые повели к зубному врачу. Когда я сидел в кресле, весь медперсонал прильнул к окнам. Я тоже привстал и посмотрел. По улице шла колонна солдат усталых и запыленных. Куда они направлялись ? В эти дни был подписан пакт Молотова-Риббентропа. Лишь через много лет, связав эти события, я подумал, что вероятно они двигались на запад. Тогда готовился раздел Польши.

     Осенью 1939 года через наш поселок на телегах проехали еврейские беженцы из Польши. Они рассказывали о преследованиях и убийствах евреев, которые творились на оккупированной немцами территории Польши. В то время из советской прессы полностью исчезла критика гитлеровского режима в Германии. Думаю , что именно полученная тогда от беженцев страшная информация подтолкнула в 1941 году многих евреев поселка к эвакуации и спасла их от смерти. Жители поселка, чем могли, помогли несчастным беженцам. Среди беженцев было много детей. С одним мальчиком я познакомился и выменял несколько польских монет. Мне было жалко этих измученных и бедных людей. Я не мог тогда предположить, что и нас не минет горькая участь беженцев.

     В 1940 году я пошел в четвертый класс. В учебной программе появился новый предмет - история. Мне достался старый учебник, где многие фотографии и фамилии были тщательно зачеркнуты черными чернилами или тушью. Я спросил, что это значит. Мне объяснили, что это враги народа: Тухачевский, Блюхер, Бухарин и другие.

     Я любил читать. На всю жизнь запомнилась захватывающая книга Жюль Верна "Путешествие к центру земли", которую дала мне почитать Зина Остромухова. Теперь Зина живет в США. В школе имелась художественная самодеятельность. Активным членом драмкружка была моя симпатия Тэмка Яновская. Теперь она вместе с мужем Яшей Мильштейном живет в Израиле. Здесь же живет еще один мой друг детства Шурик Галинский.

     В 1941 году я закончил четвертый класс. Наступило лето. Я начал собирать учебники для пятого класса и огорчался, что в школу надо будет идти в село Раннее Утро, в 3 км от нашего поселка. Но 22 июня началась война. Радио у нас не было, а сообщил нам о войне перепуганный бухгалтер Грузман. Его дочка училась со мной в одном классе, а их бабушка дружила с нашей. Семья Грузманов практически сразу уехала в Днепропетровск. Но по неизвестной причине из Днепропетровска они не эвакуировались и погибли.

     Мы, мальчики, не могли себе представить всего драматизма ситуации. Мы ведь пели "Броня крепка и танки наши быстры...", да, и руководители уверяли, что война, если вспыхнет, будет вестись на вражеской территории. "Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим". Еще год назад мы с Шуриком ходили на баштан, где его дед был сторожем. Дед угощал нас большими сладкими арбузами. Теперь мы пошли на баштан, который уже не охранялся. Мы взяли по арбузу и возвращались домой. Над нами на большой высоте беспрепятственно пролетели немецкие бомбардировщики. К тому времени даже мы, дети, научились узнавать их по специфическому гулу. Заканчивался июль, и немцы были уже близко. Люди заволновались, хотели уезжать, но Христофоровский сельсовет, в состав которого входил Новый Кременчуг, не давал разрешение на эвакуацию. Начальство требовало прекратить панику и убирать урожай. Но вот наступило 8-е августа. Пронесся слух, что фронт уже недалеко от Казанки, это в 60 км от нас. В этот день в поселок вошла воинская часть. Военные расположились в школе, вскрыли магазин, забрали водку и вино, напились, бродили по поселку и пугали людей. Тут уж наши колхозники не выдержали, бросились в конюшню и запрягли лошадей. Начали грузить подводы и уезжать. Отец наш был в это время в Кривом Рогу. Он повез туда отчет за месяц и должен был получить зарплату для рабочих. Мама в панике собирала вещи и смотрела на дорогу. Наконец, вечером, отец вернулся домой. Мы взяли пару небольших чемоданов и несколько узлов и вышли на улицу. Почти все подводы уже выехали из поселка. К счастью, еще остались свободными несколько подвод. На одну села бабушка и мама с Семой. А на другую мы положили наши вещи. Папа, я и Борис пошли рядом. За селом нас встретил подвыпивший часовой с винтовкой наперевес и не разрешил нам ехать дальше. Мы вернулись и провели тревожную ночь в поселке. Были слышны выстрелы и пьяные песни. К утру солдаты наконец угомонились и уснули. А мы чуть свет выехали. Это был первый день нашего длинного и нелегкого пути на восток.

     Автор благодарен Кларе Креймер (Юдилевич) за помощь в написании воспоминаний
02-08-2011    

Замечания, предложения, материалы для публикации направляйте по адресу:     y.pasik@mail.ru
Copyright © 2005