Борис Штейман
О семье Зусмана Мецнера
Мой дедушка Зусман Мецнер (бабушка и
родственники называли его Зися) родился в семье земледельца колонии
Романовка Хаима Мецнера в 1888 году. Как видно из "Приговора общества
земледельцев колонии Романовской на общем сходе от апреля 15 дня 1843
года" присутствовал и поставил свою подпись дед моего дедушки тоже
Зусман Мецнер, в память о котором, как это принято у евреев, дали ему
имя. Это свидетельствует о том, что мой прапрадед был в первой группе
переселенцев, основавших еврейскую колонию Романовская или, как ее
позже называли, Романовка.
Дедушка, как и все мальчики-колонисты,
закончил хедер и свободно писал и читал как на идиш, так и на
древнееврейском. До 1930 года дедушка прожил в колонии Романовка,
где как и его предки занимался хлебопашеством. Перерыв был только
на время службы в царской армии, о чем свидетельствуют фотографии,
присланные с Кавказа, где он проходил службу. Когда я был совсем
маленький, дедушка часто рассказывал мне истории о своей службе
в армии. Сложности службы, особенно первый год, вызывало слабое
знание русского языка. Ведь в колонии общались только на идиш. Да и
командиру было трудно выговаривать непонятное имя, и вообще он не
мог понять, где там имя, а где фамилия, а где отчество. Поэтому когда
он отдавал команду дедушке, то называл его Мецнер Нахман Зусман
Хаим. Дед всегда смеялся, когда вспоминал, как его называли в
армии.
После службы в армии он вернулся
в Романовку, где продолжал заниматься любимым и единственным ему
знакомым делом - хлебопашеством. Сельскохозяйственную работу он знал
досконально, ведь он уже был земледельцем в третьем поколении. С
раннего детства он и его братья помогали отцу в сельхозработах в поле.
И его отец, будучи опытным земледельцем, передавал навыки своим детям.
Кроме моего дедушки в семье Хаима и Аси Мецнер было еще три сына
Альтер, Абба и Янкель и три дочери, это то что я знаю, которые дожили
до взрослого возраста и у которых были свои семьи. После войны в живых
остались только дедушка и его сестра Маша. Из племянников в живых
остались только те, кто был уже взрослыми и покинул Романовку для
учебы или работы в городе. Все, кто остался в Романовке, вошли в
страшную цифру 998 - столько жителей колонии Романовка было уничтожено
в последний день существования этой еврейской колонии, 14 сентября
1941 года.
От участия в первой империалистической
войне 1914 года всеми правдами и неправдами дедушке удалось
отвертеться. Он не был воинственным человеком и не понимал во имя
чего он должен был рисковать своей жизнью. Его родиной была не
огромная Российская Империя, а маленькая и родная Романовка. Он любил
обрабатывать землю, выращивать виноград и делать из него великолепное
вино, а не убивать людей, которые ему ничего плохого не сделали.
Немецкая оккупация в гражданскую войну была наименее тяжким периодом
этого смутного времени. Набеги белых, красных, григорьевцев, махновцев
и прочих бандитов принесли Романовке гораздо больше бед, чем немецкая
оккупация. В дальнейшем, летом 1941 года, это сослужило очень печальную
роль для жителей Романовки. Многие не могли поверить в то, что потомки
тех немцев, которых они знали по периоду гражданской войны могут
уничтожить всех от мала до велика только за то, что они были евреями.
Если бы не этот факт, то я думаю, число погибших в Романовке было бы
гораздо ниже цифры 998.
Политикой дедушка никогда не интересовался
и не участвовал ни в каких группировках: ни в белых, ни в красных, ни в
прочих мастях. Он работал на земле, насколько это позволяли обстоятельства
того смутного времени. После окончания гражданской войны и страшного
голода начала 20-х, благодаря трудолюбию и умению земледельцев, жизнь
постепенно начала налаживаться. Дедушка со своим братом Янкелем смогли
построить дом один на две семьи с разными выходами. Дом довольно
добротный. Я его видел, посетив Романовку в середине 60-х годов. Дедушка
подвел меня к своему дому, и даже о чем-то разговаривал с его новыми
хозяевами. Этот дом, как и все остальные дома колонии, был занят
украинцами после полного истребления евреев. Естественно, все имущество
досталось тоже им. Дедушка никогда даже не заводил разговор о возврате
дома, который принадлежал ему на правах собственности. Видимо воспоминания
о том, что из этого дома повели на расстрел его любимого брата Янкеля с
женой и младшей дочерью были настолько сильны, что материальная сторона
этого вопроса казалась мизерной, а может и юридически это было сделать
сложно.
Но недолго длилась оттепель. Пришло время
коллективизации, раскулачивания и других известных процессов. Вся та
глупость и несправедливость, которая начала твориться в тот период,
буквально вытолкнули дедушку из его любимой Романовки. И в 1930 году
дедушка переехал в Херсон. Не имея никакой городской специальности, а
учиться было уже поздно, так как ему в то время было уже 42 года, он
пошел работать в артель на очень тяжелую физическую работу. В артели он
на ручном прессе делал гвозди. Он был физически очень крепок, так как
физический труд в сельском хозяйстве и постоянное нахождение на свежем
воздухе закалили его. Я сейчас думаю, насколько же должны были создать
в то время невыносимые условия для сельских жителей, что такие
прирожденные земледельцы, как мой дед, бросил все и подался в неизвестную
ему и чуждую городскую жизнь. Но как говорят, нет худа без добра.
Отъезд из Романовки в 1930 году, в 1941 оказался спасительным для дедушки
и его семьи, потому что все, кто остался в Романовке были уничтожены
нацистами и их прихвостнями.
Работал на прессе дедушка с той же отдачей,
как и на земле, потому что плохо работать он просто не умел. И вскоре
его фотография появилась на городской доске почета, которая называлась
доска "Стахановцев", где она провисела до последнего дня, перед оккупацией
Херсона фашистами.
Дедушка был очень ответственным человеком,
но часто нерешительным. Эти два качества его характера способствовали
тому, что он поздно женился. Конечно все это смутное время, на которое
пришлась его молодость, тоже способствовали этому. Очень много лет
дедушка встречался с девушкой, которую звали Лея Пайкина. Они очень
любили друг друга, но предложения дед ей не делал. Уже вся Романовка
шушукалась, "столько лет встречаются и видно, что любят друг друга, а не
женятся".
Лея Пайкина, в будущем моя бабушка, как и
дед, родилась в колонии Романовка в 1896 году в семье земледельца Фишеля
Пайкина. Ее прадед Гирша Пайкин также принадлежал к первым поселенцам
колонии Романовской, что подтверждает вышеупомянутый документ. Бабушка
очень рано лишилась отца, и моя прабабушка, оставшись вдовой и имея на
руках троих детей повторно вышла замуж за вдовца имеющего двух своих
детей, и после этого у них родилось еще трое совместных детей. В те
времена такие семьи, как я слышал, были не редкость. Говорили: "Твои
дети, мои дети и наши дети". Видимо материальное положение вновь
созданной семьи было плачевным, и бабушка очень рано вынуждена была
перейти на собственные хлеба, устроившись прислугой в дом более
зажиточного колониста Тарлавского. По рассказам бабушки, я помню, что
жизнь ее там была не очень сладкой, но видимо положение было безвыходным
и она там проработала довольно много лет.
И вот ей уже 31, а ее любимому, с которым
она встречается множество лет уже 39, но предложение он ей не делает.
Годы летят, по тем временам девушке 31 и не замужем, это катастрофа. За
ней пытались ухаживать и другие парни, но она любые ухаживания отвергала,
т.к. безумно любила Зисю. И тогда бабушка пошла на хитрость. Она сказала
деду, что ей сделали предложение, и она дала согласие. И вот только
тогда, когда дед понял, что он может потерять свою любимою Лею, он сделал
ей предложение. А на следующий год, когда дедушке было уже 40, у них
родилась дочь, которую назвали в память о дедушкином отце Хаичкой.
Девочка родилась 13 марта 1928 года в колонии Романовка. Эта девочка в
последствии стала моей мамой. А в 1930 году, как я уже упоминал, они
переехали в Херсон. Но Романовку они полностью не покинули, за дедушкой
осталось полдома, и бабушка с мамой каждый год на все лето приезжали в
Романовку, а дедушка, по возможности, их там навещал. Зимой за домом
следил дедушкин брат Янкель, который с семьей остался жить во второй
половине дома. Так это продолжалось до страшного лета 1941 года. И тут
произошло несколько чудес, благодаря которым у меня сейчас представился
шанс писать эти воспоминания. Чудо номер 1. Что-то помешало бабушке с
мамой, как обычно, в начале лета уехать в Романовку. То ли мамины занятия
в школе, то ли учеба племянницы Аси (старшей дочери Янкеля Мецнера, она
в это время училась в Херсоне и жила у наших), но факт тот, что отъезд
на лето в Романовку задержался. А дальше началась война и уже было не до
летнего отдыха.
Немцы стремительно приближались к Херсону.
Слухи по городу ходили самые невероятные. И каким слухам верить никто не
знал. Одни говорили, что Херсон оставят, другие, что Херсон немцам никогда
не сдадут. Все, кто был призывного возраста были на фронте. Дедушке в 1941
году было уже 53 и он был уже не призывного возраста. Что делать было
непонятно. И вот уже где-то за городом слышна артиллерийская стрельба. Еще
никто не знал и не мог поверить в то, что немцы уничтожают полностью всех
евреев, хотя слухи такие уже ходили, и даже Сталин что-то об этом говорил
по радио, но до конца поверить в такое было невозможно, а слухов тогда
ходило множество.
Так просто сорваться с насиженного места и
решиться бежать в неизвестность, тоже было непросто. Видимо, в очередной
раз сыграла нерешительность деда, поэтому никаких шагов они и не
предпринимали. И тут произошло чудо номер 2. Какая-то сила вытолкнула деда
на улицу, в городе суматоха, снуют военные, беженцы, в общем, полный хаос.
И тут на деда наткнулся офицер, который оказался земляком из Романовки
- Илья Свердлов. Он командовал ПВО Херсона. С удивлением он спросил у деда:
"Почему вы до сих пор в Херсоне. Через несколько часов мы оставляем город".
Дед в растерянности начал оправдываться, что говорили, что Херсон не сдадут.
Он сам не верил своим словам, но в это хотелось поверить, чтобы не бросать
свой дом и бежать в неизвестность. И тут уж дядя Илюша (он после войны жил
в Херсоне, я его хорошо помню) командирским голосом приказал деду немедленно
бежать домой, взять Лею и девочек, и прямо к Днепру к переправе, где он
сказал, поможет усадить их на баржу, отправляющуюся на противоположный берег
Днепра. Он предупредил, что если останетесь в Херсоне, все погибните, потому
что немцы уничтожают всех евреев. Видимо, авторитет Свердлова и его
командирский голос подействовали на деда отрезвляюще. Все сомнения, как
рукой сняло. Быстрым шагом он направился домой. Придя домой, он сказал
бабушке, как можно быстрее взять все самое необходимое, потому что буквально
через час последняя баржа отправляется из Херсона. Жили они на углу улиц
Декабристов и Торгового переулка, примерно в 15-20 минутах ходьбы от Днепра.
Быстро собравшись, они двинули в путь. И тут мама вспомнила, что на доске
"Стахановцев" осталась висеть фотография дедушки. И она заявила, что
фотографию своего любимого папочки она немцам не оставит. Никакие уговоры,
что они могут не успеть на последнюю баржу, на нее не действовали. Она
побежала, а это было в двух кварталах от того места, где они находились,
сорвала фотографию и взяла ее с собой. Сейчас эта фотография хранится в нашем
семейном альбоме. В общем, с помощью дяди Илюши Свердлова они разместились
на барже, и она отплыла в сторону Цурюпинска. За ними уже все грохотало,
немецкие войска вступали в Херсон, а баржа переплыв основное русло Днепра,
вошла в Цюрупинскую Конку и скрылась в зелени Днепровских плавней.
Выгрузившись в Цюрупинске, им пришлось преодолеть пешком многокилометровый
путь по пескам до железнодорожной станции Пойма. На станции Пойма они сели в
состав, шедший на восток.
Путь беженцев на восток в составах, подвергающихся
бомбардировке немецкой авиации, остановка в степи, и бег от состава в рассыпную
- все это неоднократно демонстрировалось в фильмах и через все это прошли наши.
Когда оторвались от линии фронта на приличное расстояние, и почувствовав себя в
относительной безопасности, возник вопрос куда ехать. И дедушка решил, что они
поедут в Енакиево, ведь там живет дедушкина родная сестра Маша. Там они переждут,
пока разгромят немцев и освободят Херсон. Мысль о том, что немцы смогут дойти
до Донбасса, а тем более захватить его, никому в голову тогда и не приходила.
Так они добрались до Енакиево и остановились у тети Маши. Тетя Маша жила в
Енакиево со своим мужем Калманом Штерном и тремя дочерьми Фирой, Нехой и Ниной.
Старший сын Абрам сражался на фронте, а дядя Калман был уже непризывного
возраста. Тетя Маша очень обрадовалась, когда увидела брата, невестку и племянниц
живыми. Ведь жизнь остальной родни, оставшейся под немцем, была под большим
вопросом... Однако фронт быстро приближался к Енакиево, и когда дедушка, уже
имевший херсонский опыт, завел разговор, что надо собираться в дорогу и двигать
на восток, дядя Калман заявил, что они никуда не поедут. Он хорошо помнит немцев
с периода оккупации 1918 года и с ними можно хорошо делать гешефт, а все эти
разговоры про немцев, пропаганда. Никакие увещевания на него не действовали, а
фронт неумолимо приближался к Енакиево. Дедушке он сказал: "Вам уже все равно
терять нечего, вы уже все бросили, так что вам легко подняться и ехать, а
я не собираюсь все бросать и ехать в неизвестность". Когда уже по всем приметам,
известным дедушке с Херсона, он понял, что через несколько дней немцы будут в
Енакиево, он сыграл в семье тети Маши ту же роль, которую сыграл в его семье,
в Херсоне, Илья Свердлов. Он чувствовал, что Маша - единственная его сестра,
оставшаяся в живых. И он решительно заявил Калману (что на дедушку абсолютно не
похоже, так-как он был очень мягким человеком), что Маша и девочки поедут с ним в
эвакуацию. "Я не хочу лишиться последней сестры, а ты можешь оставаться делать с
немцами гешефт!". И они начали собираться в дорогу. Что послужило переломом в
желании Калмана остаться, я не знаю, но на восток он поехал вместе со всеми.
Дальше их путь лежал на юг Казахстана. По распоряжению какого-то чиновника,
который занимался распределением беженцев, их разделили. Дедушку, бабушку, маму
и Асю распределили в глухой аул, а тетю Машу с семьей в другое место.
Опишу несколько эпизодов из жизни в эвакуации,
которые больше всего запомнились мне из рассказов дедушки, бабушки и мамы.
Первое - постоянное и непроходящее чувство голода. В ауле, куда их распределили,
жили казахи и корейцы. Никто из них не говорил по-русски. Дедушка с ними
разговаривал на идиш, а когда бабушка ему говорила "Зися, что ты с ними говоришь
на идиш?!", он резонно ей отвечал: "А какая разница, ведь им все-равно, что идиш,
что русский, они не понимают ни того ни другого, а мне легче говорить на идиш".
До конца своей жизни, даже когда дед довольно хорошо говорил по-русски, думал он
на идиш, и излагаясь по-русски, в уме переводил это с идиша. Это легко было видно
по обороту речи.
Поселились они в какой-то заброшенной лачуге, но
по сравнению с постоянным голодом, жилищные невзгоды меркли. В скором времени
дедушку призвали в трудармию. Что они там делали, и чем их там кормили, из
рассказов дедушки я уже не помню, но из рассказов мамы, я помню, что из трудармии
вернулся скелет, обтянутый кожей, больной, абсолютно беспомощный человек,
которого списали умереть, выжав из него все соки. Как он добрался домой, навсегда
осталось загадкой. Из крепкого мускулистого мужчины, он превратился в глубокого
старика, больше мертвого, чем живого. И тут женщины начали борьбу за его жизнь.
Хоть и сами были постоянно голодными, отрывали от себя последнее, чтобы как-то
вернуть дедушку с того света. Они нанимались на любую работу ради продуктов
питания, чтобы принести их дедушке и поставить его на ноги. И их неимоверные
усилия привели к положительному результату, и они его вытащили буквально с того
света. После этого дедушка прожил еще 26 лет.
И еще один незабываемый эпизод из жизни в эвакуации.
Произошел он 13 марта 1944 года. В этот день маме исполнилось 16 лет и она училась
не то в школе каучуководов, не то хлопководов, куда ее направили. В этот день она
куда-то шла, и вот видит, к ней навстречу бежит улыбающаяся подруга и кричит что-то
от радости. Бросившись на маму, стала ее обнимать и целовать. Мама только успела
подумать, откуда она знает, что у меня день рождения, ведь я никому не говорила.
Вслух она спросила: "Откуда ты знаешь?" "Как откуда, по радио только что передали,
что твой Херсон освободили!" Буквально на следующий день мама начала собирать
необходимые документы для возвращения в Херсон. Бабушка и дедушка настолько были
измучены всеми лишениями и невзгодами, что действовать не могли. И фактически мама
сама, будучи 16-летней девчонкой, собрала все необходимые документы и организовала
возвращение в Херсон.
Вернувшись в Херсон, они пришли к своей квартире,
которая была занята, и куда их не впустили. Они побрели к своим знакомым, которые
выделили им на время угол. Дедушка пытался вернуть квартиру, квартира была
жилкоповская, но у него ничего не получилось. Вообще, в жизни был он не пробивным
человеком. В конце-концов, через некоторое время жилкоп им выделил маленькую
комнатушку на улице Фрунзе. Комнатушка эта находилась напротив дома, в котором
жила моего папы (Зиновий Штейман) родная сестра Катя, у которой после войны папа
жил, продолжая прерванную войной учебу в финансовом техникуме. Там мои родители
обратили внимание друг на друга, полюбили и поженились, и прожили в любви и
согласии до конца своих дней.
Публикуется впервые
06-05-2007
|
Замечания, предложения, материалы для публикации направляйте по адресу:
y.pasik@mail.ru
Copyright © 2005
|